Детство 2
Шрифт:
Почему не… Иван, к примеру? Не проще?!
— Потому што Молдаванка, — Отпиваю чай, не чувствуя вкуса, — на которой приехавший в гости племянник Шломо никого и не удивляет, даже если и без документов. Немножечко рубелей господину полицейскому, и тот снисходительно закрывает себе глаза. А если таки Иван, то рубелей понадобится множечко побольше, потому как господину полицейскому труднее будет закрыть глаза на собственное любопытство. И без гарантии, што любопытство ето не приведёт к расследованию.
— Сроду бы не догадался! —
Глаза его ощутимо потеплели. Вот же ж! Вроде как и не антисемиты, а самую чуточку всё же ой! Хотя и на Молдаванке ето самое ой иногда ощущается, даже через дядю Фиму и покровительство серьёзных людей.
— Только через никому, ладно? — Ещё раз попросил я, — Даже самым-самым! Вопрос с документами сейчас решается, но до того момента меня могут загнать в приют, а ето, я вам авторитетно скажу — жопа! Даже ЖОПА!
Фёдор на ругательство даже и не поморщился, слушает с самым серьёзным и чуточку просветлённым видом.
— Могут мастеру вернуть — по закону, — Продолжил я, — или тётушке, будь она неладна, если контракт опротестуют. А от неё всякое можно, но вряд ли хорошее ждать.
— Егор, — Как-то очень решительно начал Фёдор, на глазах светлея ликом, вплоть до полной иконности и нимба над перхотными волосами, — прогрессивная общественность могла бы…
— Вот не надо, ладно? — В голосе у меня прорезалась тоска, — Без общественности!
Документами занимается серьёзный человек, тоже вполне себе… представитель и даже немножечко прогрессивный. А служить кому-то там каким-нибудь примером, дабы либеральная публика поужасалась за обедом после читанной газеты — спасибочки, но нет! Я жить хочу. Просто жить, без примеров и борьбы, а тем более трагической на самом себе. Если когда-нибудь и да, то сильно потом, и только потому, што так решу я сам, а не за меня общественность. Хорошо?
А внутри как накатило! Тоска. Вот, думаю, разоткровенничался. Теперь как минимум учителя нового искать, а то и вовсе. Из Одессы по кустам. Потому как прогрессивный и либеральный, а они через одного готовы по телам, но штоб по нужным им идеалам всё.
— Никому! — Неожиданно твёрдо сказал Фёдор, — Слово!
Глянул… и опустился назад. Не врёт. Сразу у чая вкус нашёлся, да какой! Мёд и мёд, а местами так даже и амброзия. А сушки дрянь, старые. Небогато живут.
Долго потом сидели, чуть не целый час. Стёпка всё любопытствовал подробностями за Молдаванку. Ему и раньше интересно было, но тогда я Шломо был, а теперь совсем наоборот.
Незазорно.
Они ведь не одесситы ни разу, из Харькова. Второй год всево как переехали, ничево ещё не знают. Мне такое дико сперва, а потом и понял.
Фёдор, он же в университете, в Москве. Ни дружков здесь гимназических нет, ни знакомых каких.
Так тока, знакомцы неблизкие. Приехал на лето, а ткнуться особо и некуда.
Стёпка как и да,
Вышел от них набульканный чаем до самого горлышка. Гитара сзади в чехле, и весь такой себе романтичный и красивый, што прямо-таки менестрель и трубадур, сам себе нравлюсь.
До Ришельевской дошёл, там Санька третий день портретирует. Стесняется так, што ето видеть надо! Но работает. Потому што надо.
Учитель велел. Што-то там про набивку руки и… нет, не помню. В общем, чутка ремесленничества Чижу на пользу. Недорого — так, штоб вовсе уж не бестолку рисовать, а руку на портретах набить, и хоть чутка на бумагу и карандаши окупить притом.
Язык высунул смешно — чутка, самый кончик, да барышню молоденькую с папенькой рисует. Те улыбаются друг дружке, прохожим, хорошему дню и Санькиному языку да важному виду.
Некрасивые. Ни папенька упитанный, ни дочка ево с носиком уточкой. Но вот ей-ей — видно, што хорошие люди, вот прям чувствуется. Барышня от тово красивей не становится, но милая такая, тёплая вся. Солнышко такое.
Отсюдова вижу, што хорошо у Саньки получается. Не такое себе, што фамильное и по наследству, а такое, што с летнего отдыха привести для приятных воспоминаний.
Ну я лезть и не стал — так тока, рукой махнул, да и уселся неподалёку, на ступенечках. Гитара будто сама собой в руки, да вот и наигрывать начал всякое простенькое. Што умею.
Глаза прикрыл, да играю себе в удовольствие. Слышу — зазвенело, а потом ещё.
— Кхм! — Городовой стоит, в кулак кашляет, и на монеты у моих ног выразительно глядит.
— Вот те на!? Ей-ей, дяденька, для души и настроения играю! Кепка-то на голове!
Смотрит…
Сбегал для Саньки, взял лист, да и намалевал:
«Денег музыканту не кидать, играю для души и от хорошего настроения. Купите лучше себе мороженого».
— Кхм…
Постоял тот, постоял, в усы поулыбался, да и не стал гнать. Хотя мог бы, да.
А я чуть погодя и вовсе распелся. Голос-то у меня хороший, в любую церкву певчим с разбега войду, а то и в собор. Негромко так, романистое всякое, што под гитару да летнее настроение хорошо идёт.
Долго так — то пел, то просто играл, с перерывом три раза на мороженое и один раз на ситро.
Устал уже петь, а домой не хочется. Точнее, на Молдаванку.
Как Фиру с тётей Песей увезли, так я измаялся весь. Не тоской и всем таким, а иначе.
Я на Молдаванку через тётю Песю попал, а там и Фира сразу. И как-то хорошо очень приняли, да и у меня принялось. Врос почти што. Не так штобы дом, но хорошо. А теперь нет, и опустело будто.