Детство Маврика
Шрифт:
И тогда Ильюша пошел за Мавриком и его теткой. А теперь они возвращались втроем. Екатерина Матвеевна вела за руки по шумным мосткам обоих мальчиков.
– А это, тетя Катя, моя мама, мой папа и моя сестра, - сказал Ильюша, подводя Екатерину Матвеевну к своей семье, сидящей на багаже.
– Илья, ты с ума сошел, - оговорил его отец, - может быть, госпожа, которую ты так невежливо называешь тетей Катей, и не желает знакомиться с нами...
– Ну как вы можете так, - смущенно сказала Екатерина Матвеевна, протягивая руку.
– Здравствуйте, Анна Семеновна, здравствуйте, Григорий Савельевич...
Киршбаум
– Как? Этот маленький чертенок уже предал своих родителей?..
– Так нельзя, - остановила его Екатерина Матвеевна.
– Так нельзя называть младенца, Григорий Савельевич...
Не договорив, она услышала знакомый голос:
– Бараша-кудряша!
Маврик оглянулся. Ну конечно, это он, сапожник Иван Макарович Бархатов.
– Как вы любезны, - сказала ему Екатерина Матвеевна.
А он:
– Как на шиле сидел все это время. Дай, думаю, сбегаю на пристань. Невелико время полчаса, а помнить не один год будешь.
Иван Макарович Бархатов на пристани оставался недолго. Ему нужно было, чтобы Киршбаум увидел его разговаривавшим с Зашеиной и Мавриком. Бархатов нарочно громко называл Екатерину Матвеевну, а Киршбаум, проходя в это время на пароход, тоже громко сообщал своей жене:
– Теперь я вижу, что не только ты считаешь меня пентюхом, но и другие...
– Ильюша, Ильюша, - предупреждающе крикнул Маврик, - осторожно по сходням...
– Я знаю, я знаю, - отозвался Ильюша.
– И ты иди. Сейчас засвистит второй.
Бархатов понял, что его опасения были напрасны. Он мог бы и не приходить на пристань. Ему очень хотелось сказать Маврику об Ильюше: "Какой хороший у тебя новый знакомый", но большая конспирация не терпит и малых промахов. Поэтому Киршбаум и Бархатов на прощание даже не обменялись взглядами.
Иван Макарович не стал дожидаться второго свистка.
– Прости, мой дружок, тороплюсь. Не забывай меня...
– Никогда. Никогда, - ответил Маврик и протянул руки к шее Бархатова.
– До свидания, Екатерина Матвеевна, - сказал Бархатов и поцеловал ей руку.
"Бывают же и среди сапожников обходительные люди, - подумала она. Конечно, может быть, он зашел по пути. Но все равно нужно быть благодарной ему. Хоть один человек да проводил Маврика. Пусть не до третьего свистка, но проводил".
– Маврик обязательно вам напишет, Иван Макарович... Дай бог вам всего хорошего...
И они расстались.
Маврик в кармане своей куртки обнаружил надувного чертика и пачку с множеством картин для волшебного фонаря.
– Ты смотри, тетя Катя, - радовался мальчик, - папа не сумел разыскать их, а он разыскал...
Это были картинки к сказкам "Конек-горбунок", "Про братца Иванушку и про сестрицу Аленушку" и особый пакетик с картинками к рассказу Л. Н. Толстого "Бог правду видит, да не скоро скажет".
– Как это хорошо, как это хорошо с его стороны, - твердила Екатерина Матвеевна и в первый раз в жизни подумала, что за такого человека она, может быть, и могла бы выйти замуж. Правда, у него не очень чистые руки... Они, кажется, в дратвенном вару... Но зато сам он чистый и, безусловно, честный человек.
Третий
– Отдать носовую, - и зашумели плицы колес.
Потом отдали кормовой канат с большой петлей. Петля шлепнулась в воду и стала ползти на пароход.
Пароход шел против быстрого течения все еще прибывавшей воды вверх по Каме. С пристани махало множество рук, зонтов, шляп, платков. Маврик тоже махал тети Катиным кружевным платком. Не им, а городу. Вокзалу. Перми первой, Козьему загону, белым домам, мощеным, оживающим весной улицам и маме. Прощай, Пермь с театральным садиком и городским музеем. Прощайте, Богородская церковь и школа Александры Ивановны. Прощайте, Геня-паровоз и мальчики-вагоны. Пассажирские, почтовые, служебные. Пусть вы и не очень хорошо относились к товарному вагону и никогда не разрешали быть ему хотя бы багажным вагоном, но все равно Маврик не сердится на вас и не желает вам колов и двоек. Это безнравственно.
Маврик смотрит на похорошевшую и ожившую в мае Пермь, жалеет и не жалеет ее. Пусть смутно, все же он начинает представлять, что есть две Перми. Пермь богатых и Пермь бедных.
Ему еще много надо прожить, чтобы понять, как устроена жизнь и почему у одних есть все, а у других ничего или очень мало, хотя и теперь он задумывается об этом, глядя на оборванных людей, сидящих внизу на корме парохода между канатами и клеткой с живыми цыплятами. На корме едут и дети. Они с удовольствием съели бы всю "четырешку", потому что едят черный хлеб с солью. Значит, он, и тетя Катя, и мама с папой живут лучше их. А они едут даже не в третьем, а в четвертом классе, где общие нары и железный пол.
Пермь остается позади. Все меньше и меньше становится высокий кафедральный собор, от которого так недалеко мама получает деньги за иголки, за нитки, за масло для швейных машин.
Вспомнив о маме, Маврик вспоминает о копейке, которую она дала ему, чтобы подарить ее Каме. Это нужно делать каждый год при первой встрече с рекой, чтобы она была доброй и в ней нельзя было утонуть.
Маврик находит в кармане монетку и бросает ее в воду. Чайки кидаются за ней, думают, что это хлеб, но монетка тонет в сероватой воде, и птицы остаются ни с чем. Это смешит Маврика, но ненадолго. Он снова думает о маме, о папе, о бабушке, об Арлекине, о белой собачке в клетке, о серой осиротевшей мыши, совсем забывая, что рядом с ним стоит тетя Катя и что от нее нельзя ничего спрятать. Она знает, о чем он думает.
– Милый мой, не нужно вспоминать обо всем этом. Тебе еще рано морщить лобик. Пусть все остается за кормой парохода, - сказала она и махнула рукой на берег.
– Пойдем лучше на нос и будем смотреть вперед.
Екатерина Матвеевна увела племянника на нос парохода.
Нелегко пароходу бороться с могучей вешней водой. Наверно, кочегары сейчас подбрасывают и подбрасывают в котлы большие поленья, чтобы пароход мог хоть как-то ускорить свой ход против течения.
Деревья выше колен в воде, а некоторые даже по макушку. Низкие берега залиты далеко-далеко, а высокие берега зажимают Каму так, что река не течет, а мчится.