Детство в тюрьме
Шрифт:
— Что это?!
Я сказал:
— Открутите головку, и вы увидите, что снаряд пустой.
Он открутил ее, на стол высыпалась груда мелких иностранных монет. Московкин воскликнул:
— Валюта!!!
Уже часов в одиннадцать вечера нас с мамой погрузили на грузовик и увезли. В доме остались дедушка и семья Гарькавых, которую репрессировали вскоре.
Грузовик, на котором мы ехали с мамой, остановился у женской тюрьмы. Мне пришлось долго утешать мать, которая рыдала, не желая расставаться со мной. Затем ее бесцеремонно оторвали от меня и, подталкивая, увели в тюрьму, а меня повезли в детприемник, где меня радостно встретили ребята, еще не спавшие. Из детей моего возраста (12–14 лет) там были:
Старшие внимательно относились к младшим, осуществляя «материнские обязанности».
Прошло три дня, за которые я успел снискать славу вожака детей «изменников» Родины. Я важно заявлял противной бабе, начальнице детприемника, что дети за родителей не отвечают, и посему к нам должны относиться как к детям, так как были случаи, когда воспитатели называли детишек «змеенышами» и другими подобными словами.
На четвертый день вечером, часов в одиннадцать, послышались шаги. Я лежал на койке, прищурив глаза, и увидел, как начальница детприемника показывала пальцем в мою сторону какому-то мужчине в форме НКВД. Меня подняли, предложили одеться и собраться с вещами. Все дети прибежали в нашу комнату, требуя объяснить, куда меня уводят. Приехавший заверил их, что меня, как наиболее шустрого, первым отправляют, как он выразился, на «трудоустройство», на Рыбный завод в поселок Икряное, куда незамедлительно последуют и остальные. Под плач девчонок я вышел на улицу, где нас ожидал маленький пикапчик 4 . Мы поехали. Возле НКВД мы остановились. Меня завели в дежурку.
4
Маленький полугрузовой автомобиль.
Через несколько минут ко мне подошел другой человек в форме НКВД и, наставив на меня наган, закричал: «Руки вверх!» Я поднял руки скорей по глупости: чувства страха у меня не было. Меня тщательно обыскали, и в тот момент, когда ощупывали манжеты брюк, я ехидно спросил:
— Что, танк там ищете?
Обыскивавший огрызнулся и очень обрадовался, когда в маленьком чемодане обнаружил финку-нолевку с ручкой в виде конской головы, подаренную мне еще отцом. Он закричал:
— Холодное оружие!
После чего меня посадили на скамейку, на которой я просидел около трех часов. Я закурил трубку отца, смешав табак с планом (анаша) 5 , который мне дали мальчишки-уголовники из детприемника. В голове закружилось. Мне стало смешно, все показалось неправдоподобным. В этот самый момент пришел какой-то человек и спросил:
— Где Якир?
Я поднялся, слегка шатаясь. Меня повели на первый допрос. Это было в три часа ночи 19 сентября 1937 года.
Перед тем как перейти к описанию первого допроса, хотелось бы вспомнить о некоторых фактах, рассказанных женами арестованных еще в Астрахани.
5
То же, что гашиш — наркотик, добываемый из индийской конопли.
По рассказам жены Тухачевского, Нины Евгеньевны, 9 июня 1937 года к ней на квартиру в Москве приехал работник НКВД и привез записку от мужа, Михаила Николаевича, почерк которого она узнала. В ней значилось: «Любимая Ниночка, пожалуйста, испеки нам с Ионой (мой отец) яблочный пирог». Она ответила, что приготовит пирог. На следующий день сотрудники приехали за пирогом. Это было накануне суда. Видимо, это было последним желанием обвиняемых.
Почему Михаил
По рассказам жены Гамарника, Блюмы Савельевны, 31 мая утром к Яну Борисовичу Гамарнику, который лежал в тяжелом состоянии (обострение диабета) у себя дома, приехал его заместитель Булин и, якобы, В. К. Блюхер. Они ему сообщили об аресте Якира и Уборевича и, поговорив немного, уехали. Через некоторое время послышался гул мотора, раздался звонок в дверь. Жена Гамарника пошла открывать. Ян Борисович попросил дежурившую около него сестру что-то принести из другой комнаты. В тот момент, когда дверь открылась, в комнате, где лежал Гамарник, раздался выстрел. Приехавшие крупные чины НКВД оттолкнули жену Гамарника и бросились в комнату, но было уже поздно — он был мертв. Несмотря на это, они обрезали телефонный провод, срочно опечатали его письменный стол и сейф. Через несколько дней тело Гамарника было кремировано; на кремации присутствовали только его жена и Елена Соколовская (бывший секретарь подпольного райкома в Одессе во время интервенции в 1918 году, в то время директор Мосфильма, жена наркомзема А. Я. Яковлева, которая в скором времени была арестована и расстреляна). Урну с прахом Гамарника установили в колумбарии у крематория, но через несколько дней она по чьему-то приказу была изъята и исчезла неизвестно куда.
Забегая вперед, надо сказать, что получившие по 8 лет лагерей по той же формулировке (ЧСИР) жены Тухачевского, Уборевича, Гамарника, Корка — были расстреляны в октябре 1941 года…
Меня ввели в довольно просторную комнату. За столом сидел тот же самый следователь Московкин, который приезжал за нами домой. Посреди комнаты стоял стул, на который мне предложили сесть. Человек, который меня привел, остался в комнате, все время ходил, иногда становясь за моей спиной. Так как я был «под планом», мне было неприятно, что он стоял за моей спиной. Я каждую минуту оборачивался. Следователь крикнул:
— Не оборачиваться!
— Пусть он не стоит за моей спиной, я не знаю его намерений.
Московкин попросил того не стоять за моей спиной.
Мне же почему-то сам следователь казался большим-большим буржуем в цилиндре, сидящим далеко-далеко от меня, как на иллюстрации в книге «Гиперболоид инженера Гарина» А. Толстого.
Записав анкетные данные, следователь монотонно зачитал мне обвинение:
«Вы обвиняетесь в организации анархической конной банды, ставившей себе целью действовать в тылу Красной армии во время будущей войны, а также в пропаганде анархических идей Бакунина-Карелина-Кропоткина среди учащихся школы».
Я заявил, что не знаю, кто такие Бакунин и Карелин, а изданные письма Кропоткина я, действительно, читал. Некоторое время шли препирательства между мной и следователем по вопросу, зачем я и мой двоюродный брат Юра Гарькавый переезжали на ту сторону Волги и катались там на лошадях, которые паслись в калмыцких степях.
— Просто мы любим лошадей, а мой брат особенно.
— Известно, что все это вы делали для тренировки в связи с предъявленным обвинением.
Кроме этого, мне было еще предъявлено показание одной моей соученицы (фамилию ее не помню) о том, что я рассказывал антисоветские анекдоты. Какие? Я тоже не помню.
Через некоторое время в кабинет вошел крупный человек с двумя ромбами в петлицах. Как потом я узнал, это был начальник городского НКВД Лехем.
— Товарищ начальник, не признаётся, змееныш, — сказал следователь Московкин.
— Хрен с ним, — ответил начальник. — Сами подпишем.
— А какое вы имеете право сами подписывать? — закричал я.
Верзила подошел ко мне и четко сказал:
— Тебе теперь о правах не разговаривать.
И, обратившись к следователю, сказал:
— Заканчивай.