Детям (сборник)

Шмелев Иван Сергеевич

И слышит он голос:

– Мэри!.. Мэри!.. Цо-цо-цо…

– Мэри берет!.. Браво, Числов!.. Сдает!.. Лэди выходит!.. Браво, Гальтон!.. Браво, Числов!..

– Мэри! Мэри!.. Лэди пропала!.. Вот она, Мэри!..

Дзинннь!..

Кончилась скачка. Гремят трибуны, словно морские валы. Люди бегут…

Старый жокей лежал на земле, далеко за столбом, рядом билась ногами непобедимая Мэри.

– Доктора!.. Доктора!.. Кровь идет горлом!.. А с ним что?.. Подымите же старика!.. –

кричат и суетятся кругом.

Числов поднялся. Под ногами он увидал умоляющие глаза, мокрую гривку, сбитое набок седло и ясные подковки на белых ногах.

– Она надорвалась! – говорит кто-то.

Числов рванулся вперед, споткнулся.

Его кто-то схватил. С ужасом смотрел он на алую струйку.

– Мэри!.. Мэри!.. – стоном вырвалось у него. – Убил… убил!!!

Он сорвал с себя красный картуз, рванул желтый камзол. Он задыхался. Перламутровый хлыстик, сломанный, валялся около головы Мэри.

– Позвольте-с…

Плотный ветеринар, в офицерском пальто, нагнулся к Мэри. Публика бежала с трибун.

Старый жокей тупо смотрел в одну точку: он не мог оторвать взгляда от угасавших, уже полузакрытых глаз.

– Пристрелить! Пристрелить!.. Зачем мучить?.. – кричало несколько голосов.

– Пристрелить?! Она… умерла?.. Мэри умерла?! – спрашивал, как безумный, Числов.

Он стал опускаться, зашатался, но его поддержали.

– Кровохарканье… – услыхал он голос ветеринара. – Она надорвалась… Лопнул кровеносный сосуд в правом легком. Она оправится…

Шепот облегчения пробежал по толпе… Числов опустился к голове Мэри, обнял за шею и тихо, как ребенку, сказал:

– Мэри!.. Ты жива!.. Я не убил тебя… нет… нет… Я не мог убить тебя, Мэри… не мог!..

Он говорил ей, а она смотрела печально, точно что-то хотела сказать.

– Только уж для скачек она не годится! – сказал ветеринар, закуривая папиросу.

– Жаль… Вы, Федор Ионыч, целый капитал потеряли… Мэри стоила бы больших денег.

Числов мрачно оглядел всех и отвернулся, точно хотел сказать: «Уйдите прочь!»

Болотников подошел к нему, взял за руку и долго не выпускал. Только один он, может быть, понял старого друга.

Мэри зашевелилась: она хотела подняться. Ей помогли, и она, широко расставляя ослабевшие ноги, пошла за хозяином. Публика волновалась на трибунах.

Конюха поспешно накрывали попонами дымившихся лошадей.

– Пожалуйте… сейчас господин председатель сошли… будет передача приза, – сказал распорядитель Числову.

Оркестр заиграл туш.

– Числова! Числова!.. Мэри!.. Победительницу!.. – гремело с трибун.

Старый жокей смотрел в землю.

«Ступай же и получай приз!» – насмешливо кричал в душе голос.

Глава XI. Итоги

Сентябрь уже позолотил вершину старого вяза. Тысячи листьев покрыли новую зеленую крышу

домика. Его уже нельзя узнать. Белый забор протянулся красивой узорчатой лентой. Маляры красили резные ворота. Поправленный домик уже не имел сиротливого вида: он подбодрился, выпрямился, крылечко игриво выступило во двор, белая труба весело посылала к небу синеватую струйку дыма. На месте сарая протянулся бревенчатый сруб теплой конюшни, крытой железом. У самых дверей ее уютная конура с коньком и соломой внутри.

Был вечер. Гасла заря на вершине старого вяза.

Жук собирался лезть в конуру на ночлег. Воробей, вылинявший и теперь точно покрытый лаком, чистил носик на крыше конюшни. Клонило ко сну, веяло тишиной и покоем.

– Вот и конура у вас… чик-чик! – сказал воробей.

– Да… конура…

– И новый забор… домик поправили… Мэри в теплой конюшне… Что!.. Помните, я говорил вам?.. Мэри сделала свое дело… А вы не верили все…

– Да…

«У-ух… у-ух…» – глухо отдалось в конюшне.

Воробей вздрогнул. Жук ниже опустил голову.

– Слышите?.. Что это с ней? – спросил он. – Тогда этого не было…

– Да… особенно ночью… Я слыхал, что это болезнь…

– Болезнь? – еще ниже опустил голову Жук.

– Мэри стала не та… Помните, как она пугала меня в кормушке?..

– Да… да…

– Теперь этого нет… и мне скучно. За ночь она не скажет ни слова, а овес лежит днями… Мне жалко ее, Жук…

– Ах, не говорите!.. Мэри уже не подымает свою подковку. Помните, когда она вернулась, я бросился к ней, схватил лапами ее ножку… А она нагнулась, полизала меня и так печально взглянула… Я плакал всю ночь… Что с ней?.. Как я хотел бы вернуть прежнее время!..

«У-ух… у-ух…» – кашляла Мэри.

– Я, знаете, почти не ночую в конюшне, – сказал воробей. – Мне страшно от этого уханья… А хозяин-то стал еще скучнее… На днях я видел, как он стоял в конюшне и плакал. Смотрите, вот он идет…

Дверь домика отворилась. Хозяин, желтый, худой, небритый, спустился с крылечка, отпер конюшню и вывел Мэри.

– Ну, погуляй… подыши… голубка…

Мэри остановилась возле колодца. Она опустила голову и смотрела в землю, раздумывая о чем-то… Плечи ее провалились, влажная шерсть потускнела, гривка не топорщилась щеткой… Ввалились бока, гнулись тонкие ноги.

«У-ух… у-ух…»

Мрачно глядел на нее старый жокей. Что он думал?..

Качаясь, подошла Мэри к Жуку, обнюхала морду, фыркнула и отошла к конюшне.

– Что же, не хочешь гулять?.. Все лежишь… Ноги дрожат у тебя… – сказал старый жокей.

Мэри подняла голову. Слабые синеватые глаза ее стали больше и глубже.

«И-их… у-ух… у-ух…»

Она хотела заржать и закашлялась, бессильно тряся головой.

– Подожди, покрою тебя…

Он прошел в дом.

– У вас… конура новая… Жук, я очень рада…