Дева в голубом
Шрифт:
— Минуту. С чего вы взяли, что Турнье были гугенотами?
— С того, что ими были большинство французов, уезжавших в ту пору в Швейцарию в поисках надежного укрытия, либо чтобы быть поближе к Кальвину. А он, как известно, жил в Женеве. Были две большие волны эмиграции: первая в 1572 году, после Варфоломеевской ночи, вторая в 1685 году, когда возобновили действие Нантских эдиктов. Об этом вы можете почитать у нас в библиотеке, всю работу за вас я делать не собираюсь, — колко закончил он.
Я пропустила насмешку мимо ушей. Идея заняться изучением той части Франции, откуда произошли мои предки, казалась все более привлекательной.
— Так
— Нет, так я не считаю. — Он выпустил дым из ноздpей.
Разочарование мое было столь очевидно, что Жан Поль нетерпеливо побарабанил пальцами по столу и сказал:
— Да не расстраивайтесь вы так, Элла Турнье. Познание прошлого — не такое простое дело. Это только вам, американцам, приезжающим сюда в поисках своих корней, кажется, что раз-два — и готово. Вы отправляетесь по тому или другому адресу, делаете несколько фотоснимков, и у вас прекрасное настроение, за какой-то день вы уловили дух Франции, верно? А назавтра вы перебираетесь в другие края, в другие страны, тоже в поисках семейных начал. И так вы присваиваете себе весь мир.
Я схватила сумку и встала.
— Вижу, вам все это очень нравится, — резко бросила я. — Что ж, спасибо за совет. Да и о французском оптимизме я немало узнала.
Я нарочно бросила на стол десятифранковую монету. Она прокатилась мимо Жан Поля, упала на землю и со звоном подпрыгнула несколько раз на асфальте.
Я двинулась прочь, но он удержал меня за локоть:
— Погодите, Элла, не убегайте. Я вовсе не собирался нас обидеть. Мне просто хотелось, чтобы вы трезво взглянули на ситуацию.
Я остановилась и посмотрела на него:
— А что мне здесь делать? Вы самонадеянны и во исем сомневаетесь, и вы всячески меня высмеиваете. Я всего лишь проявляю интерес к своим французским предкам, а вы ведете себя так, будто я делаю татуировку в виде французского флага себе на задницу. Знаете, мне и так здесь нелегко живется, а тут еще вы заставляете чувствовать себя посторонней.
Я снова повернулась и, к своему удивлению, обнаружила, что вся дрожу; голова кружилась так, что я вынуждена была прислониться к столу.
Жан Поль вскочил, усадил меня на стул и подозвал официанта:
— Un verre d'eau, Dominique, vite, s'il te plait. [8]
Вода и несколько глубоких вдохов сделали свое дело. Я обмахнула лицо ладонью и почувствовала, что краснею; на лбу выступили капли пота. Жан Поль внимательно смотрел на меня.
— Может, снимете жакет? — негромко предложил он, и впервые в его голосе послышалось участие.
— Я…
Впрочем, сейчас было не до скромности, к тому же слишком устала, чтобы спорить, а злость на него прошла в тот самый момент, как я вернулась за стол. Я неохотно скинула жакет.
8
Стакан воды, Доминик, да поживее (фр.).
— У меня псориаз, — небрежно заметила я, чтобы не дать ему смутиться. — Доктор говорит, что всему виною стрессы и бессонница.
— А вы плохо спите? — спросил он.
— Кошмары мучают. Собственно, один и тот ж кошмар.
— А мужу вы о нем говорили? Друзьям?
— Никому не
— Отчего бы не поделиться с мужем?
— Не хочу, чтобы он думал, что мне здесь плохо.
В то, что Рик может заподозрить наличие связи между сном и занятиями сексом, я предпочла не вдаваться.
— А вам плохо?
— Да. — Я прямо посмотрела на Жана Поля. Сказала — и стало как-то легче.
Он кивнул.
— Так что же это за кошмар? Попробуйте описать.
Я перевела взгляд вниз, на реку.
— Помнятся только обрывки. Ничего связного. Звучит голос — нет, два голоса, один человек что-то говорит по-французски, другой плачет, даже рыдает. Все происходит словно в тумане, воздух вокруг тяжелый, тяжелее воды. А в конце — глухой стук, как если бы кто-то хлопнул дверью. И почти повсюду разлит голубой цвет. Повсюду. Не знаю, что меня так пугает, но всякий раз, как и вижу этот сон, хочется вернуться домой. Наверное, дело не столько в происходящем, сколько во всей атмосфере. И еще в том, что сон все время повторяется, будто теперь мне до конца жизни от него не избавиться. Это самое худшее. — Я замолчала. Раньше мне в голову не приходило, как хочется поделиться с кем-нибудь своими переживаниями.
— Вернуться домой — вы имеете в виду Соединенные Штаты?
— Ну да. А потом начинаю злиться на себя, что испугалась какого-то сна.
— А голубое как выглядит? На что похоже? — Жан Поль указал на рекламу мороженого в витрине кафе.
Я покачала головой:
— Нет, тут слишком ярко. То есть я хочу сказать, голубой цвет во сне, он тоже яркий. Очень яркий. Но он яркий и одновременно темный. Красивый цвет, но во сне он наводит на меня тоску. И в то же время ощущаю какой-то подъем. У этого цвета словно бы два разных оттенка. Удивительно вообще-то, что я цвет запомнила. Раньше мне казалось, что сны бывают только черно-белые.
— А голоса? Что за голоса?
— Не знаю. Иногда мой собственный. Иногда я просыпаюсь от своих слов. Я почти слышу их, словно за мгновение до этого в комнате наступила тишина.
— И что же это за слова? Что именно вы говорите?
Я на секунду задумалась и покачала головой:
— Не помню.
— Попытайтесь вспомнить. Закройте глаза. — Он пристально посмотрел на меня.
Я сделала, как он сказал, и надолго закрыла глаза. Жан Поль молча сидел рядом. Я уже готова была сдаться, как вдруг в голове сложилась фраза:
— Je suis un pot cassй.
Глаза y меня раскрылись сами собой.
— «Я — разбитый сосуд»? С чего бы это?
Жан Поль удивленно посмотрел на меня:
— Может, еще что-нибудь вспомните?
Я вновь закрыла глаза.
— Tu es ma tour et fortresse, [9] — пробормотала я после некоторого молчания.
Я открыла глаза. Жан Поль даже лоб наморщил от напряжения и пребывал, казалось, далеко отсюда. Я буквально физически ощущала, как работает его мысль, блуждающая по гигантским пространствам памяти, просвечивающая их насквозь, отвергающая одну возможность за другой, пока наконец что-то не щелкнуло и он вернулся. Прицелившись взглядом на рекламу мороженого, он начал декламировать:
9
Ты моя башня и крепость (фр.).