Дева в голубом
Шрифт:
Он произнес нечто нечленораздельное:
— Pardon?
Он опять что-то невнятно пробормотал. Пьян, что ли? Когда я в очередной раз, извинившись, переспросила, что он говорит, месье Журден вскинул руки и, брызгая слюной, разразился потоком слов.
— О Господи, ну и тип, — пробормотала я по-английски.
Он сузил глаза и прорычал что-то. Я круто повернулась, вышла на улицу и, придя немного в себя за чашкой кофе в ближайшем баре и отыскав телефон архива в Менде, позвонила Матильде из автомата.
— Ладно, я сама этим займусь, — выслушав со смехом мой рассказ, заявила Матильда. — Возвращайтесь в мэрию через полчаса.
Не знаю
— Attendez, [37] — буркнул он и вышел.
Помещение походило на склад. Повсюду валялись коробки с книгами, порой очень старыми. На полу были разбросаны бумаги, по виду официальные документы, а на столе — неразрезанные конверты с письмами, адресованными Аврааму Журдену.
37
Подождите (фр.).
Через десять минут он появился с большим ящиком в руках. Он поставил его на стол и, не говоря ни слова, даже не посмотрев на меня, удалился.
В ящике была книга, похожая на мендский compoix, только еще больше и потрепаннее. Кожаный переплет был настолько поврежден, что страницы вываливались наружу. Я старалась переворачивать их как можно аккуратнее, но все равно некоторые уголки загибались и отлетали. Я украдкой рассовывала их по карманам, опасаясь, что месье Журден заметит ущерб и тогда мне не поздоровится.
В полдень он выкинул меня наружу. Я проработала едва час, когда на пороге возник месье Журден, бросил на меня испепеляющий взгляд и что-то прорычал. Что именно он хочет сказать, можно было лишь догадаться по тому, что он пальцем постучал по часам. Он прошагал по коридору, открыл передо мной дверь, захлопнул ее и лязгнул задвижкой. Оказавшись после полутемной запыленной комнаты на ярком солнечном свете, я замигала.
С близлежащей игровой площадки набежали дети.
Я глубоко вздохнула. «Слава Богу», — подумала я.
Магазины закрывались на обеденный перерыв, и яедва успела запастись чем перекусить: сыр, груши и немного черного хлеба, местного, по словам хозяина лавки, производства — из каштанов. Затем я отправилась, лавируя между домами, к церкви, в верхнюю часть деревни.
Это было простое каменное здание почти квадратной формы. Дверь, которую я приняла за входную, оказалась заперта, но сбоку обнаружилась еще одна, открытая. Над ней значилась дата — 1828. Я вошла внутрь. Тут стояло множество деревянных скамей, а вдоль двух длинных стен тянулись ярусы. В церкви имелись также деревянный орган, аналой и стол с лежащей на нем открытой Библией. Вот и все. Никаких украшений, статуй, крестов, витражей. Никогда не видела такой аскетической церкви — даже алтаря, отделяющего священника от прихожан, не было. Я склонилась над Библией — единственным здесь предметом, исключающим чисто прагматические цели. Выглядела она старой, хотя и не такой старой, как compoix, который я только что держала в руках. Я принялась перелистывать страницы. Это заняло некоторое время — порядок книг в Библии я не знаю, — но в конце концов нашла тридцатый псалом: «J'ai mis en toi mon espйrance: Garde-moi donc, Seigneur». Едва дойдя до первой строки третьего стиха — «Tu es ma tour et forteresse», [38]
38
На Тебя, Господи, уповаю, да не постыжусь вовек; ибо Ты каменная гора моя и ограда моя (фр.).
«Дура!» — выругала я себя, усаживаясь на каменную ограду церкви и утирая слезы. Я заставила себя немного поесть. Каштановый хлеб оказался сладким и сухим и застревал в горле. Вкус его преследовал меня весь день.
Вернувшись в мэрию, я застала месье Журдена сидящим у себя за столом со стиснутыми ладонями. На сей раз он не читал газету, и вообще вид у него был такой, словно он ждет меня.
— Bonjour, monsieur, — вежливо сказала я. — Можно мне вернуться к налоговой документации?
Он открыл стоявший рядом со столом каталожный шкаф, вытащил коробку, протянул ее мне и внимательно на меня посмотрел.
— Как вас зовут? — удивленно спросил он.
— Турнье. Элла Турнье.
— Турнье… — задумчиво повторил он, не спуская с меня изучающего взгляда.
Он скривился и провел по щеке языком изнутри.
— La Rousse, — пробормотал он, поднимая взгляд на мои волосы.
— Что? — Я чуть не вскрикнула, чувствуя, как руках у меня стремительно появляется гусиная кожа.
Месье Журден выпучил глаза, наклонился ко мне и потрогал прядь волос.
— Медные. Значит, la Rousse.
— Но ведь я шатенка, месье, — запротестовала я.
— Медные, — упрямо повторил он.
— Да с чего вы взяли?
Я намотала на палец прядь волос и скосила глаза. У меня перехватило дыхание. Он прав: медные прожилки. Но ведь еще сегодня утром, когда я смотрелась в зеркало, ничего похожего не было. Раньше, случалось, под солнцем волосы у меня немного рыжели, но никогда так быстро и так ярко.
— А что такое la Rousse? — агрессивно спросила я.
— Это местное слово. Так называли девушек с волосами медного цвета. Ничего обидного в том нет, — поспешно добавил он. — Скажем, Святая Дева была la Rousse, потому что считалось, что у нее медные волосы.
— Ясно. — У меня кружилась голова, тошнило, хотелось пить — все одновременно.
— Послушайте, мадам, — месье Журден облизнулся, — если хотите поработать здесь… — Он указал на соседний стол.
— Нет-нет, спасибо, — забормотала я, — там мне вполне удобно.
Месье Журден кивнул, судя по виду, он был доволен, что ему не придется соседствовать со мной.
Я начала с места, на котором остановилась, но постоянно отвлекалась на изучение собственных волос. В конце концов я призвала себя к порядку: как есть, так есть, Элла, ты тут изменить ничего не можешь. Занимайся тем, зачем пришла сюда.
Работала я споро, понимая, что неожиданного расположения, проявленного месье Журденом, надолго не хватит. Я оставила попытки разобраться в деталях — за что и в каком размере взимались налоги — и сосредоточилась на именах и датах. По мере приближения к финишу я все больше впадала в уныние и даже начала заключать сама с собой небольшие пари, чтобы не бросить все это занятие: на следующих двадцати страницах непременно попадется какой-нибудь Турнье; через пять минут я обязательно наткнусь на это имя.