Девчата. Повесть и рассказы
Шрифт:
Заветные мысли свои Ксан Ксаныч поведал одной лишь Наде, ибо в глубине души считал уже Надю своей женой, а настоящая семейная жизнь, как понимал ее холостой Ксан Ксаныч, требовала, чтобы никаких секретов меж супругами не было. Может быть, Ксан Ксаныч потому так и стремился к семейной жизни, что с годами надоело ему молчать и копить свои мысли в одиночку, захотелось на пороге старости всегда иметь под рукой хоть одного, но терпеливого и преданного слушателя…
— Я так думаю, Надюша, — сказал Ксан Ксаныч, — если наш инженер
— Что ж, — отозвалась Надя, высыпая начищенную картошку на сковородку, — пускай приходит.
Тося решила свою задачку с двумя поездами, заглянула в конец учебника и несказанно удивилась тому, что самодельный ее ответ, выцарапанный из множества цифр, тютелька в тютельку совпал с недосягаемым прежде для нее книжным ответом.
— А они легкие, задачки, если их решать! — поделилась Тося своим открытием. — Если и дальше так пойдет, я еще, чего доброго, и в отличницы выйду. Вот чудеса-а!..
— Если б тебе правильное воспитание, — наставительно сказала Вера, — ты совсем человеком была бы. Возможности в тебе заложены.
— Здравствуйте! — изумилась Тося. — А разве я сейчас не человек?
Вера отмахнулась:
— Сейчас в тебе все перемешано — и хорошее, и плохое. Натощак даже не разобрать, чего больше.
— Так не пойдет! — решительно заявила Тося, с шумом захлопывая задачник и придвигая к себе грамматику. — Нельзя живого человека пополам пилить: от макушки до пупка беру, заверните, а от пупка до пяток сдайте в утильсырье. Я так считаю: все хорошее во мне — мое, ну и все плохое — тоже, куда ж оно денется? Так что берите меня всю целиком, какая я есть, сдачи не надо!
— Ну, затараторила, — осудила Катя.
Она терпеть почему-то не могла, когда Тося начинала вдруг вот так разглагольствовать. В такие минуты Кате всегда почему-то казалось, что Тося возносится над ней и все это видят.
Но, готовясь ко сну, Катя быстро восстановила душевное равновесие. Стоило лишь ей перевести глаза с высокой горки пуховых своих подушек на одну-разъединственную Тосину подушку, набитую к тому же слежавшейся казенной ватой, — и Катя сразу же почувствовала прочное свое превосходство. Ей даже смешно стало, что она вздумала обижаться на неимущую Тосю, которой, по всему видать, никогда не нажить таких пышных подушек.
— Ксан Ксаны-ыч! — окликнула повеселевшая Катя, разбирая постель.
— Есть! — догадался Ксан Ксаныч и отвернулся к стене.
И сейчас же рука его сама собой потянулась в карман за ножиком — кажется, даже без ведома хозяина. Ксан Ксаныч нагнулся было к нижним венцам бревен, но все пазы там были уже проконопачены, и ему пришлось, постелив предварительно газету, взобраться на свою знаменитую табуретку с дырочкой и заняться верхними пазами.
Дементьев вопрошает эхо
Анфиса шла по старой запорошенной
— Брусники тут — завались, — деловито рассказывала Анфиса, знакомя Дементьева с местными достопримечательностями. — А из той вон пади наши хозяйки ведрами грибы таскают. Вот женитесь у нас — будете рыжики солить.
— Рыжики? — счастливо переспросил Дементьев и от полноты чувств ударил лыжной палкой по ближнему стволу.
Еловая лапа, отягощенная непосильной снежной ношей, дрогнула в вышине и уронила ком снега. Дементьев вскинул голову и подставил разгоряченное лицо щекочущей изморози.
— А мне у вас нравится! — признался он, догоняя Анфису и любуясь ею. — Жаль, не знал я раньше про… про этот лесопункт! — Анфиса недоверчиво покосилась на него. — А это место чем знаменито?
— Эхо тут интересное. Вот послушайте, — Анфиса остановилась и по-хозяйски требовательно крикнула: — Эй!
Застоявшееся без работы эхо охотно подхватило крик Анфисы и пошло перекатывать его со ступеньки на ступеньку, удаляясь и затихая. И Дементьев тоже крикнул — и настороженно прислушался к ступенчатому эху. Крик Дементьева ринулся вдогонку за Анфисиным, в дальней глухомани настиг его и слился с ним.
— Правильное эхо! — одобрил Дементьев.
Они взобрались на вершину невысокой горушки. Дементьев взмахнул лыжной палкой, приглашая Анфису полюбоваться дикой лесной чащобой, заваленной снегом.
— Каково, а? Прямо на полотно просится!
Анфиса добросовестно осмотрелась вокруг. Откровенно говоря, она никогда не понимала тех людей, которые приходили в нестерпимый восторг при виде красивенького пейзажа, какой-нибудь замысловатой тучки в небе или румяного заката. А уж восхищаться лесом Анфиса и совсем не умела. Она выросла в лесном краю, перевидала на своем веку многие тысячи деревьев — зимой и летом, утром и вечером, — и лес в любом своем обличье был для нее слишком обычным и примелькавшимся явлением, чтоб им стоило восхищаться.
Но сейчас ей захотелось вдруг увидеть лес глазами Дементьева — и, кажется, это удалось Анфисе.
Зима нахлобучила пышные шапки на макушки деревьев, выгнула стылые ветки, опушила инеем каждую иголку — ни одной не пропустила. Строгим холодком веяло от густого молодого ельника, у подножья которого на снегу залегли размытые сизые тени. А от мачтовых сосен пахнуло вдруг на Анфису теплом. Казалось, бронзовые стволы досыта напитались летним солнцем и оно просвечивает сейчас изнутри сквозь тонкую чешуйчатую кору.