Девчонки и мальчишки
Шрифт:
Когда мы с Зойкой выбрались из лесу на просеку, мы увидели над нашими головами темно-синее небо с миллионами звезд. На траве лежала холодная роса, но от пыльной проселочной дороги к нашим босым ногам шло тепло.
— Слушай, а ты в эту зиму никакого письма не получала? — тихо спросил я у Зойки.
— Нет, — ответила она. — А от кого?
— А ты не будешь сердиться?
— Нет.
Я отвернулся и сказал:
— От меня.
— А зачем ты мне писал? Ведь у меня есть телефон!
— Ну, телефон — это неинтересно. А твой дом номер шестнадцать?
— Восемнадцать.
— Значит,
— Юр, — спросила Зойка, — а что там было… в письме?
— Ничего особенного. Просто я тебя приглашал на день рождения… Посмотри, а вон звезда падает. Видела?
— Видела.
— Говорят, когда падает звезда, надо задумать желание, и оно исполнится.
— А ты задумал?
— Задумал. А ты?
— Я не успела. А что ты задумал?
— Об этом нельзя говорить. Если скажешь — не исполнится.
— Ну, мне-то можно сказать?
— Вот тебе-то и нельзя!
— А почему?
— Нельзя, и все!
Это было очень интересно — разговаривать загадками и полунамеками.
Но тут же я в открытую признался, что всю зиму ходил на каток «Динамо» на Петровку и думал, что встречу там Зойку. Потом я однажды позвонил ей домой по телефону, а когда она подошла и спросила: «Кто говорит?» — я испугался и бросил трубку.
Вообще весь этот разговор и о письме и о катке я продумал еще давным-давно. Я решил: увижу Зойку, расскажу ей все. Но вот сейчас я ей все рассказываю, а она идет и тихонько улыбается. Отчего? Пусть она старше меня почти на три года! Но я-то ведь рослый мальчишка, а она тоненькая, невысокая девочка, и можно думать, что мы ровесники. И то, что она уже проходила в школе какую-то там тригонометрию и анатомию человека, это еще ничего не значит. Я тоже буду их проходить. Но, может быть, я Зойке кажусь совсем маленьким?
Я вкладывал в свои слова особый смысл. Но Зойка словно не замечала этого. Она только пообещала:
— А знаешь, в эту зиму я тоже могу ходить на каток «Динамо».
До настоящей зимы еще было месяцев пять.
Мы постояли с Зойкой около дома и пошептались. Она сказала, что Нарик и Гарик все время ее зовут по вечерам танцевать к ним на веранду, а ей не хочется туда ходить. Эти ребята какие-то «лбы»: книжек не читают, ничем не интересуются. Когда они узнали от Зойки, что мы в лесу построили шалаш, то сказали, что этот шалаш они сожгут. А почему? Неизвестно.
— Да вы их не бойтесь, — добавила Зойка. — Они только хорохорятся. А пугнуть их как следует, они мигом разбегутся. Я их уже изучила. Они даже за меня как-то раз в совхозе заступиться не смогли, когда там один хулиган потащил меня за руку с ним танцевать.
Зойка влезла к себе в дом через окно. В доме уже все спали. Мы пожали друг другу руки, и я сделал вид, что пошел в шалаш.
Но — дудки! — в шалаш я не попал. Я забрался на старый сеновал за деревней и проспал там до зари.
Возвращаться одному в шалаш через лес мне было страшно.
Дела житейские
Наутро мы с Лешкой с восторгом рассматривали все хозяйство, которое было привезено из Москвы. На землю из рюкзаков выкладывались
Заодно они снабдили Владимира Сергеевича и кухонным ножом с деревянной ручкой, и огромной кастрюлей, и двумя одеялами с подушкой. В один из рюкзаков была воткнута короткая саперная лопатка и топорик.
Сколько все-таки нужно вещей для того, чтобы прожить человеку!
Для продуктов мы с Лешкой начали рыть погреб. Но Владимир Сергеевич сказал, что погреб без кирпичной обкладки — это чепуха. Он скоро обвалится, и в нем появятся мыши. Тогда на елке мы выбрали здоровый сук и начали на нем подвешивать на шпагате кульки и свертки. Получалось что-то вроде новогодней елки.
Под этой же толстой елкой из ровных стволов молоденьких осин мы без единого гвоздя соорудили четырехугольный стол с плетеной крышкой и три скамейки. Рядом с шалашом над костром на случай дождя был поставлен густой навес из еловых веток.
Через день-другой о нашем шалаше, видно не без участия Сашки Косого, прослышали в двух соседних деревнях, и к нам, поглядеть на наше житье-бытье, стали приходить совершенно незнакомые люди. Молоденькие воспитательницы деревенского детского сада приводили по утрам своих малышей, и те, заглядывая к нам в шалаш, будили нас словами: «Дяденьки, вставайте!»
Пришел как-то раз лесник, здоровенный мужчина в сиреневой заплатанной рубахе, с бородой и ружьем. Мы ему налили кружку кофе, дали сахару и стали расспрашивать, а не водятся ли в его лесу медведи.
— Медведи, буде? — переспросил он. — Отродясь не видывал! Что касаемо лосей, то это, буде, водятся. Я сам стою на реке, гляжу, буде, переплывает какое-то дерево, да против течения прет! Удивительно, какая новая физика, буде, думаю. Дерево, а против течения! А потом гляжу, буде, это дерево на берег на четырех ногах вылазит…
— Вот фольклор! — восхищенно шепнул мне Лешка. — «Буде» да «буде». — И обратился к леснику. — А вы какие-нибудь народные причеты знаете?
— Чего, буде, сказываете?
— Я говорю, ну, вы какие-нибудь сказки знаете или причитания?
— Сказками, буде, не балуюсь, — ответил лесник, — и причитания не знаю. А вот бабка Кузьминична на том берегу, буде, километров за десять, — она как хор Пятницкого, про что хошь, буде, проголосит. Она и в клубу выступала…
Лесник еще выпил кружку кофе, церемонно поклонился и, сказав: «Ну, радуйтесь тут, люди!» — ушел. Однако вскоре он вернулся и добавил: «Вы с огнем, буде, не того! А то я вас, буде, того!» И опять скрылся в кустах.