Девичьи сны (сборник)
Шрифт:
– Собаки, – замечает Штейнберг, – похожи на детей: так же пылко любят колбасу. Но есть, конечно, и различия между ними.
– Тонкое наблюдение, – говорит Круглов одобрительно.
– Еще овсянки, Юра? – спрашивает Вера Никандровна.
– Нет, спасибо. Домик у вас, в общем, ничего. Плохо, что сортир во дворе. И комнат всего две, маловато.
– Бог даст, пристроим третью, – говорит Штейнберг. – Этот дом принадлежал младшему сыну Юсуфа Юсуфова. Помнишь старика?
– У которого вы снимали полдома? Он еще жив?
– А что ему
– Я так и думал, что он участвовал в добровольном присоединении Кавказа к России.
– За истекшие полвека твои шуточки не стали умнее. Так вот, старик жив. Умер его младший сын, тоже, конечно, старик, дом опустел, и Юсуф продал его нам сравнительно дешево. Юсуф – редчайший пример выживания человека в смертоносных условиях. Войны и революции. Коллективизация. Нашествие. Гибель братьев, сыновей. Выселение балкарцев в казахстанские степи. Десять раз у него вырубали или загаживали сад. Сто раз он должен был сгинуть, сдохнуть, окочуриться. Ан нет. Вот я тебя свезу к старику, пусть он сам изложит, в чем секрет его долголетия.
– Так чай или кофе будешь пить, Юра? – спрашивает Вера Никандровна. – Чай? Тебе покрепче?
– Все равно.
– Никакого секрета нет, – говорит она, наливая чай в большие чашки. – Просто Юсуф всю жизнь держится за свой клочок земли.
– Его отдирают, а он держится, – уточняет Штейнберг. – Но не только в этом заключается штука жизни.
Кто-то стучит у калитки. Вера Никандровна идет открыть, слышен взволнованный женский голос.
– Так в чем же штука жизни? – спрашивает Круглов, отпивая из чашки.
Но Штейнберг молчит.
Возвращается Вера Никандровна.
– Леня, я иду к Савченкам. Что-то с их Димкой стряслось, весь горит.
– Галка проснется – сходит посмотрит Димку.
– Нет, я схожу. Галочка будет спать до обеда.
С белой сумкой, вынесенной из дому, она направляется к калитке.
– Вера, туфли надень! – говорит ей Круглов, но она не отвечает, только головой качнула.
– У нее теперь пунктик – босая ходьба, – говорит Штейнберг. – Да тут недалеко, через дом. В поселке есть медпункт, и фельдшер многоопытный, только ленивый, все равно, чуть что, бегут к Вере.
– Она ведь не терапевт, не хирург…
– И не дантист, – кивает Штейнберг. – Она и не делает операций, и зубы не удаляет. Но заговорить может.
– То есть как?
– Ну, у Веры свой подход к болезням. Лечит она главным образом травами. И между прочим, бесплатно. Если ты наконец кончил пить чай, то пойдем, я хочу показать тебе сад.
Сад совсем маленький – несколько яблонь, айва, груша, две-три клумбы цветов и аккуратный квадратик земли, над которым торчат зеленые метелки.
– Видишь эти всходы? Ты не представляешь, сколько трудов положено, чтоб раздобыть семена. Это венерин башмачок. – Штейнберг делает паузу, чтобы насладиться эффектом.
– Замечательно, –
Двое едут на велосипедах по проселочной дороге, обсаженной тополями.
Галя, в белой блузке и тренировочных брюках, мчится впереди. Оборачивается, одной рукой поправляя разлетающиеся волосы:
– Не слишком быстро еду, дядя Юра? Поспеваешь?
– Поспеваю кое-как, – ворчит Круглов, усердно крутя педали. – Зря я когда-то научил тебя ездить на велосипеде.
– Все вы несносные зануды, – смеется Галя.
– Кто – мы?
– Учителя! Нет чтобы порадоваться успехам ученицы.
– Я радуюсь.
– Незаметно, дядя Юра! Ну ладно. – Галя сворачивает с дороги в поле. – Привал!
В тени огромной чинары она спрыгивает с велосипеда. Круглов прислоняет свой велосипед к могучему стволу, отдувается, вытирает платком лицо.
– Эту чинару я помню с детства, – говорит Галя, отвязывая от багажника сумку. – Папа говорил, ей лет двести, а то и больше.
Они садятся на траву, Галя наливает кофе из термоса в бумажные стаканчики.
– Далеко еще до твоего водопада? – спрашивает Круглов, принимая из ее рук стаканчик.
– Далеко. Но если ты устал, дядя Юра…
– Я запыхался, но не устал. Послушай, Галочка, – говорит он, помолчав, попивая кофе, – ты обещала прояснить мне один немаловажный вопрос.
– Какой? – взглядывает она на Круглова.
– Как надо жить. Это когда мы летели в Минводы, ты сказала…
– Совершенно не помню. – Галя быстро-быстро мотает головой, и что-то есть лукаво-озорное в этом ее движении. – Никогда об этом не задумывалась, я просто живу как живется.
– Действительно, совсем просто… Но ведь, например, и эта чинара живет как живется. И кузнечики, которые стрекочут с утра до вечера… Но человек-то не кузнечик. Хотя, конечно, он кузнец своего счастья.
Галя смеется:
– Человек – кузнечик своего счастья!
– Тебе лишь бы похохотать. – Круглов допивает кофе и комкает стаканчик, оглядывается, куда бы выбросить.
– Дай сюда. – Галя забирает у него стаканчик и сует в сумку. – Наверное, ты прав: я произвожу впечатление безмозглой хохотушки. Но если б ты знал, дядя Юра, как часто я плачу, когда одна…
– Ты плачешь? Вот новость. Мне казалось, что в свободное от работы время ты бегаешь на свидания с молодыми людьми.
– Молодые люди! – Она делает гримаску. – Мне, дядя Юра, они что-то не нравятся.
– Как это?
– Не нравятся. – Галя внезапно погрустнела. – Как мне хотелось повторить судьбу моих родителей – они нашли друг друга раз и навсегда. Увы… не встречается что-то мой суженый… Мне просто неинтересно со сверстниками. Даже если и попадется непьющий и неглупый… ну мой бывший муж, например… то здесь, – она прикладывает палец к груди, – у него пусто. Он не может толком объясниться в любви… да и вообще не знает, что это такое – любовь.