Девичьи сны (сборник)
Шрифт:
Мы вошли в его комнату, набитую книгами. И тут Олег вдруг пал на колени и, обняв мои ноги, воскликнул:
– Как ты прекрасна!
Синим пламенем горели его глаза.
Кто бы устоял при таком натиске…
Над его тахтой висела картина: трехмачтовое судно с массой парусов, упруго надутых ветром. Их отражения белели на сине-зеленых волнах. Мы лежали на тахте, переводя дыхание после бурных минут. Я смотрела на картину, мне почудилось, что мы плывем на этом паруснике – незнамо куда…
Олег сказал, прерывисто дыша:
– Боже, возможно ли именовать мир юдолью скорби… раз в нем дано вкушать столь дивные наслаждения… Но,
– Откуда ты выкопал такие слова?
– Это из «Манон Леско». Ты читала?
– Нет.
– Дам тебе прочесть, это же великая вещь, – сказал он. И добавил: – У тебя задорный смех, как у Манон.
Вот таким он был, Олег: напичкан книжными цитатами. Память у него была удивительная. Он запоминал целые страницы из книг, которые ему нравились, особенно о путешествиях, плаваниях, приключениях. Обожал книги Тура Хейердала, цитировал из «Аку-Аку»: «Подобных церемоний я не видел в Полинезии лет двадцать, с тех пор как расстался со старым отшельником Теи Тетуа в долине Оуиа на Фату-Хиве». Такие фразы восхищали его.
– Задорный? – Я засмеялась. – Ты находишь?
Тут послышался звук отпираемой двери, шаги в передней – пришла Нина Андреевна. Мы стали быстро одеваться. Она без стука заглянула в комнату Олега – мы еще не успели застелить постель, – сухо поздоровалась и вышла.
Пили чай на кухне. Нина Андреевна, рыжевато-седая тощая дама, жаловалась, что Олег «привез какую-то дрянь, стал ее варить, вся квартира провоняла», а Олег возразил:
– Это не дрянь, а мидии. Просто я не совсем правильно сварил. Добавил не те ингредиенты.
Она закурила и, глядя водянисто-голубыми глазами в окно, заговорила о своем споре с учительницей истории, которая на уроках объявила, что Рюрик был не норманном, а из южно-балтийских славян. Ссылалась на какие-то новейшие изыскания.
– Я сама раньше преподавала историю и что-то не припомню, чтобы среди славянских племен в Южной Балтике были варяги, – говорила Нина Андреевна. – Там были поморяне, сорбы, лужичи. А в летописи сказано о варягах, а варяги – именно норманны. Да и имена первых русских князей – скандинавские.
– Например, Олег, – подтвердил Олег. – Не говоря уже об Ольге.
Нина Андреевна, прищурясь, посмотрела на меня, словно пытаясь разглядеть на моем лице скандинавские черты, и сказала:
– Олег и Ольга… Ну что же, молодые люди. Вот взяли бы и – поженились.
– Que va! – воскликнул Олег.
Мне бы, как благовоспитанной девице, смущенно потупить взор, сказать: «Ну что вы… я и не думаю об этом…» Но я просто промолчала.
Олег пошел проводить меня до метро. По дороге рассказывал о книге философа Николая Федорова: что-то такое об общем деле человечества – о преодолении смерти, о воскрешении отцов. Но меня «общее дело человечества» как-то не волновало. Со своими делами бы управиться. С квартирными, например. Светка объявила, что выходит замуж за Дмитрия Караваева, прыгуна с шестом. Да пожалуйста, пусть выходит. Но дело-то в том, что прыгун Караваев приехал откуда-то из Сибири, жилплощади в Москве не имел и, значит, запрыгнет прямо в нашу квартиру. А у нас двухкомнатная малогабаритка в Черемушках, мы с сестрой в одной комнате, мама во второй – и придется мне переселиться в мамину десятиметровую. Это, скажу прямо, нежелательно. После того как отец от нас ушел к другой женщине, мама очень сдала, стала слезлива и раздражительна, и в больнице, в которой
Обо всем этом я Олегу, конечно, не рассказала. Зачем? Подумает еще, что я склоняю его к женитьбе. «Que va!» – Ну да! – выкрикнул он в ответ на руководящее пожелание мамаши. Да я, по правде, и не очень-то представляла Олега своим мужем. С ним, само собой, не соскучишься: он яркий… мой первый мужчина… Но ведь муж – это нечто другое. Опора, защита, надежность – разве не так?
– Вся история, – продолжал между тем Олег, – это разрушение природы и истребление людьми друг друга. У нас в подкорке – войны и ненависть.
– В моей подкорке нет войн, – сказала я. – И ненависти нету.
– В подкорке, то есть в долговременной памяти, есть всё, – возразил он. – Вся история гомо сапиенса – от первобытной дикости до Освенцима. До Хиросимы. Прав Теодор Адорно: история европейской цивилизации – это история сумасшествия разума.
– Олег, спустись с неба на землю, – попросила я, взяв его под руку. – Какие у тебя планы теперь, когда ты покончил с мидиями?
– Какие планы? – У него в глазах появилась знакомая мне усмешка. – Я полностью отдаю себе несколько запоздалый отчет о насущной необходимости составить план дальнейшей жизни. Разумеется, давление обстоятельств требует от меня немалого напряжения в достижении благородной цели, коей можно считать сближение России и Индии…
– Трепись! – Я отпустила его руку и ускорила шаг. – Не можешь ответить на простой вопрос.
– Оля, я правду сказал! В Москве открылся офис смешанной российско-индийской компании. Они берут меня переводчиком с английского. Я еще до отъезда в Кандалакшу с ними связался, а сегодня позвонил, они подтвердили. Оля, не торопись! Куда ты бежишь?
Куда я бегу? Хотела бы знать. Вернее – не куда бегу, а от чего убегаю?..
В субботу утром позвонил Джамиль и напомнил о своем приглашении. Нет, он не сказал, что приглашает нас с Олегом. Меня он пригласил. Ну что ж, почему бы и нет? Даже интересно посмотреть, что за кафе покупают теперь.
Там оказалось очень неплохо. На каждом столике вазочка с гвоздикой или ромашкой. Стены ярко расписаны орнаментом, как на восточных коврах, в центре главной стены изображение круглолицей девы в саду, среди созревших красных гранатов.
– Эта картинка взята из старинной школы миниатюр, – сказал Джамиль. – Семнадцатый век. Нравится тебе?
– Да, красиво.
Мы сели за столик, и тотчас девица, похожая на ту, что на стене с гранатами, поспешила к нам с приветливой улыбкой.
– Тамила, – сказал ей Джамиль, – принеси самое лучшее, что у нас есть.
Минуты через три наш стол превратился, можно сказать, в цветущий сад. Были чудные кутабы с зеленью, потом долма, люля-кебаб, что-то еще. Никогда прежде я не ела так вкусно, так много. Джамиль провозгласил тост за меня («За самую красивую девушку Москвы» – так он сказал), потом за моих родителей, а я добавила к тосту и его папу-маму, и тут он пустился рассказывать о своем сводном брате, сыне отца от первого брака, какой он замечательный спортсмен и сколько в нем энергии – он-то и заварил эту кашу, то есть покупку кафе.