Девичья игрушка, или Сочинения господина Баркова
Шрифт:
По всей видимости, и Иван Осипов, и другие лица, упомянутые в стихотворениях данного цикла, составляли бражнический кружок Олсуфьева, участники которого, в первую очередь сам Олсуфьев, развлекались переложением кружковых происшествий на язык поэзии. Кружковое стихотворство всегда обнаруживает тенденцию к тематическому объединению текстов; в цикле про Ивана Даниловича эта особенность выразилась с большой силой: около десяти произведений строятся вокруг одного персонажа, разрабатывая отдельные эпизоды его «биографии» (многие из которых, надо полагать, жизненно реальны), между ними намечаются даже сюжетные связи [71] .
71
О вхождении этого цикла в сборники барковианы см.: Степанов В. П. Указ. соч., с. 60; вряд ли справедливо автором всей стихотворной подборки тут назван сам Олсуфьев; ряд текстов цикла прямо обращен к нему. Об этих произведениях см. также замечания в статье: Зорин Андрей. Барков и барковиана. — Лит. обозрение, 1991, № 11, с. 19.
В истории русской «барковианской» поэзии XVIII в. известно несколько более или менее развитых
Вопрос об истории литературной репутации Баркова как главного творца русской непристойной поэзии, закрепившего за этим родом стихотворства свое собственное имя, достаточно сложен и может быть решен не столько путем «эстетического», культурологического истолкования [72] , сколько анализом разнообразных (в значительной степени еще не известных) исторических данных. Если эту проблему упростить и сформулировать как вопрос о том, почему с конца XVIII в. практически любой похабный стихотворный текст ассоциируется с именем Баркова, что выражается, в частности, в атрибуции ему множества стихов в массовых «любительских» сборниках [73] , то можно высказать следующее предположение. Вероятно, одной из — причин были случаи достаточно раннего (по крайней мере, уже с 1770-х гг.) появления заглавий подобных сборников типа «Сочинения г-на Баркова». Первоначально же эти заглавия исходили не из (не только из) литературной мифологии, а были обусловлены принципами комплектования больших антологий из уже оформленных циклов, о чем мы говорили выше. По всей видимости, промежуточным звеном циклизации было объединение ряда произведений Баркова, и эта (эти) подборка расходилась под его именем; затем, при слиянии с текстами других авторов, атрибуция подборки распространялась на весь сборник.
72
См. замечания по этому поводу А. А. Илюшина (Лит. обозрение, 1991, № 11, с. 10).
73
А. С. Пушкин в 1826 г. заметил в письме к П. А. Вяземскому: «Все возмутительные рукописи ходили под моим именем, как все похабные ходят под именем Баркова». С 1830-х гг. Барков начинает делить эту «похабную славу» с Пушкиным, Языковым, Полежаевым: на основании действительного авторства нескольких фривольных текстов всем им приписывается огромное количество поэтической похабщины. Если случай с Пушкиным допускает мифологизированное истолкование (кто сочинил? — Пушкин), то имена Языкова и Полежаева подобным культурологическим потенциалом не обладали, и псевдоавторство рождалось по метонимическому принципу: от реального текста к смежным.
Наиболее раннее свидетельство бытования непечатных (что, конечно, необязательно означает «похабных») стихотворений Баркова принадлежит Якобу Штелину, так охарактеризовавшему Баркова: «Барков, переводчик с латинского при Академии, который, в следствие своего беспорядочного поведения, был то адъюнктом, то студентом, то писцом, сделался известным своими острыми сатирами на необразованных новых стихотворцев». И тут же: «Около этого времени, именно в 1753 г., являлись в Москве различные остроумные и колкие сатиры, написанные прекрасными стихами, на глупости новейших русских поэтов под вымышленными именами (Autore Barcovio, satyro nato)» [74] .
74
Материалы для истории русской литературы. Издание П. А. Ефремова. СПб., 1867, с. 163–164.
Определения Штелина скорее соотносятся с текстами, включенными в обширный корпус литературно-полемических произведений, во множестве появившихся в 1750-е гг. [75] . Параллельно с ними Барковым создавались и сочинения «приапические», которые тоже несли определенную полемическую нагрузку, т. к. являли собой пародийные перелицовки произведений современных русских авторов, в первую очередь А. П. Сумарокова, что отмечалось практически всеми исследователями барковианы. Как бытовой факт отношения Баркова и Сумарокова отразились в ряде анекдотов, передающих негодование русского Расина на неуважение к нему и шутовские выходки Баркова. Таким же образом моделировались и их литературные отношения: пародия со стороны Баркова и раздраженная брань Сумарокова в ответ.
75
Характеристику этих полемик см.: Берков П. Н. Ломоносов и литературная полемика его времени. 1750–1765. М.-Л., 1936; материалы см. в кн.: Поэты XVIII века, т. 2. Л., 1972; о стихотворениях, приписывавшихся Баркову, см. в статье «Рукописная и печатная история Баркова и барковианы» в наст. изд.
П. Н. Берковым была обнародована сумароковская эпиграмма на Баркова, хорошо выражающая дух этих перепалок:
НА СОЧИНЕНИЕ ТРАГЕДИИ ДУРАКОВ Латынская языка источник и знаток, Российской грамоты исправный молоток, С изрядным знанием студент наук словесных, Составщик сатир злых, писец стихов бесчестных, Неблагодарный дух, язвительный злодей, Не могши<й> никогда сего порока стерти, Предатель истинный и пьяница до смерти — <Вот> кто был сей творец трагедии таков. Узнал? В ответ скажу: конечно, то Барков [76] .76
Берков П. Н. Указ. соч., с. 299; публикатор (по нашему мнению, справедливо) полагает, что под трагедией «Дураков» надо понимать
Большинство исследователей сходятся на том, что и в комедии Сумарокова «Ядовитый» (не позднее 1768 г.) задевается Барков, хотя главным объектом сатиры тут является Ф.Эмин. Персонаж «Ядовитого» Герострат заявляет о себе: «Я автор сатир, комедий и пародий. Комедии мои на кабаках читаются; трагические сцены, представляемые при дворе, я во сквернословие и в ругательство автора превращаю, а сатиры мои прибиваются на заборах» [77] . По всей вероятности, на самом деле в словах о «превращении» благородных трагедий в ругательное сквернословие сквозит раздражение по поводу барковских «трагических безделок».
77
По поводу интерпретации этих слов см.: Гриц Т., Тренин В., Никитин М. Словесность и коммерция. (Книжная лавка А. Ф. Смирдина). М., [1929], с. 127–130.
Датировки «приапических» произведений Баркова точно установлены быть не могут. По ряду данных тексты, которые атрибутируются Баркову, писались с середины 1750-х по середину 1760-х гг., возможно, до самой смерти поэта. Получившее некоторое распространение, основанное отчасти на недоразумении, построение хронологии творчества Баркова, предложенное во вступительном очерке к изданию 1872 г., выделяло два этапа: «молодого, академического» Баркова и «позднего», «опустившегося» [78] . На самом деле, «официальные» литературные занятия и творчество в «свободных» формах и выражениях шли у Баркова параллельно, будучи разграничены не хронологически, а функционально: первое было связано со служебной академической деятельностью, второе — с неофициальной культурой кружковых объединений.
78
Сочинения и переводы И. С. Баркова. 1762–1764. СПб., 1872, с. II–III. Автор очерка полагал годом смерти Баркова 1778-й.
Кроме перечислявшихся исторических работ, Барков как переводчик Академии наук, осуществил подготовку трех значительных литературных изданий. Во-первых, это были «Сатиры и другие стихотворческие сочинения князя Антиоха Кантемира» [79] , текст которых Барков отредактировал и предпослал им биографию автора (основанную на материалах очерка друга Кантемира О. Гуаско). Кроме того, он перевел два памятника классической античной литературы: сатиры Горация и басни Федра [80] . Оба перевода осуществлены в стихах. Я. Штелин в уже цитировавшейся «записке» указывал на еще одну работу Баркова: «Он почти совсем переделал и издал в 1761 г., в 4-ку, перевод „Телемака“, напечатанный Хрущовым, в 8-ку, еще в царствование императрицы Анны Иоанновны. Кроме того он давно уже начал сам переводить „Телемака“ стихами» [81] . В этом сообщении, вероятно, что-то не совсем точно, т. к. еще задолго до указанного времени Академия наук издала переработку старого хрущовского перевода (в его «подновлении» принимал участие и Ломоносов), а о стихотворном переложении Баркова больше никаких сведений нет, хотя известно, что в 1755 г. за эту работу принялся соученик Баркова по академическому университету Андриан Дубровский (известен фрагмент из его неоконченного перевода).
79
Вышли в октябре 1762 г.; об издании см.: Моисеева Г. Н. Иван Барков и издание сатир Антиоха Кантемира 1762 г. — Русская литература, 1967, № 2; Барков позволил себе «осовременить» стилистику стихотворений Кантемира, и в таком виде в течение века они читались и печатались в России; этот редакторский «грех» Баркова отражал практику книгоиздания того времени.
80
Квинта Горация Флакка Сатиры, или Беседы, с примечаниями… СПб., 1763; Баркову принадлежит и приложенное «Житие Квинта Горация Флакка»; Федра, Августова отпущенника, Нравоучительные басни с Езопова образца сочиненные… СПб., 1764 (2-е изд., 1787); в книгу включены также переведенные Барковым «Дионисия Катона Двустрочные стихи о благонравии к сыну» и написанное им «Житие Федрово». Об этих переводах см.: Черняев П. Н. Следы знакомства русского общества с древнеклассической литературой в век Екатерины II. — Филологические записки, вып. III–IV, 1904; Берков П. Н. Ранние русские переводчики Горация. — Известия АН СССР. Отделение общественных наук. 1935, № 10.
81
Материалы для истории русской литературы, с. 164.
Переводы классиков демонстрируют хороший уровень владения стихом и языком; бесспорно, достоинства Баркова, названные в первых строках приведенной нами эпиграммы Сумарокова, были ему на самом деле присущи. В научной литературе распространены самые высокие оценки этих трудов Баркова; принято говорить, что лишь беспутная жизнь помешала ему стать одним из первых поэтов «большой» словесности. Действительно, обличая высокий профессионализм Баркова, эти переводы, однако, не являются какой-то вершиной русского стихотворства того времени, и традиционного в них, пожалуй, значительно больше, чем новаторского. Не может быть выделен некий «литературный стиль Баркова», общий для его «официальной» и «приапической» поэзии, эти две стороны в его творчестве так же соотносились друг с другом, как они были вообще противопоставлены в литературной иерархии эпохи.
После Горация и Федра Барков если и предпринимал другие переводы классиков, то изданы они не были, а в середине 1760-х гг. его отношения с академическим начальством вновь резко ухудшились. 4 апреля 1765 г. скончался Ломоносов, а через год, 22 мая 1766 г., Барков был окончательно уволен из Академии. Трудно сказать, насколько справедливо мнение, что это увольнение «явилось отголоском репрессии, обрушившейся после смерти Ломоносова на его учеников и последователей» [82] .
82
Кулябко Е. С. Указ. соч., с. 31.