Девичья погибель

Семенов Сергей

– - Ну пущай она теперь на печке сидит, а мы вот повеселимся, -- сказали мы.

И пошло у нас веселье, какого больше во все святки до самого крещенья не было.

Николай Васильич после этого что-то не приезжал, словно его бабушка отворожила. Мы шибко дивились этому, "Что за притча?" -- думаем. Думали было -- в крещенье не приедет ли, и в крещенье не был, да и маликовские не приходили: скучные такие все были в этот вечер, а скучнее всех Настасья: ни песен не пела, не говорила почти ни с кем. Запели

было мы песню. Так она такая сделалась, словно вот расплакаться хочет. Мне ее индо жалко стало.

"Что она?
– - думаю.
– - Не втюрилась ли в этого форсуна, что грустит так?"

V

В крещенье хоть и грустна была Настасья, да с нами все-таки была, а после этого она на люди и глаз не стала показывать. Бывало, и к подругам бегала и ко мне хаживала, а тут засела дома, и не выманишь ее никак.

Да не только к другим ходить, а к ней-то когда придешь, кажись, не рада была: сидит молчит, ни слова путем не скажет, не улыбнется, а уж то ли не поговористая была. Шибко мы дивились этому.

После крещенья стали по деревням сваты ездить: то к той девке заедут, то к другой завернут. Заехали и к Большениным. Сваты были из села, дом богатый, и жених ничего, только одет серо. Стали Настасью сватать; отец с матерью с радостью отдают, а девку и в оглобли не введешь: не идет, да и только. Так и отказали сватам.

Узнали об этом на улице. Иные девки стали смеяться.

– - Куда, -- говорят, -- она пойдет за такого сиволапого? Она за какого-нибудь щеголя выйдет! Эна она что нагадала!
– - говорят.

Пришло время к масленице; на масленице мы тоже вроде святок повеселиться хотели; только не в избушках, а на улице в эту пору все гулянье идет. В последние дни сговорились мы кататься ехать в село. Наняли у одного мужика двух лошадей, запрягли их ребята гусем, насело нас полные дровни, и поехали. Настасья тоже согласилась кататься ехать.

В этот день что-то она разгулялась, развеселилась -- бойкая, как бывало, стала. Выехали за деревню, запели песню -- Настасья на затяге. С песнями-то мы не заметили, как и к селу стали подъезжать.

Как увидали село, подбодрились мы, оправились, откашлялись, и только хотели новую песню запевать, вдруг, глядим, из села нам встречники выезжают, молодежь, и тоже гусем на паре, народу полные дровни, тоже песни поют. Доехали мы друг до дружки, стали разъезжаться, глядим на них и видим: сидят девки и ребята, все красные, видно выпивши, и так-то заливаются-поют; а в середине их, обнявшись с одной девкой, сидит тот молодец, что у нас в святки бывал, Николай Васильич, и тоже шибко выпивши.

Как увидали наши ребята его, закричали Николаю Васильичу:

– - Что же это ты нас забыл?

Николай Васильич сперва словно было не узнал нас, вытаращил глаза,

глядит.

Оглядел всех, вспомнил, видно, да как крикнет:

– - На кой-то вы мне такие хорошие!
– - и отвернулся.

Ребята и девки в тех санях так и загоготали как лошади.

– - У-у-у!..
– - орут.
– - Что, нарвались? Хо-хо-хо!..

И ребятам и нам стыдно стало. Разъехались, ударили по лошадям да скорей в село.

Проехали раза три по селу, ребята и говорят:

– - Надо в трактир заехать, чайку попить. Будете, девки?

Кто говорит буду, кто -- нет.

– - Э, да вас не поймешь! Кто не хочет, оставайся на дровнях, а кто хочет -- в трактир пойдем, -- говорят ребята, и подъехали к трактиру. Знамо, в санях никто не остался, все пошли в трактир. Уселись за стол, заказали чаю. Опять ребята спрашивают:

– - Девки, вино будете пить?

Настасья поглядела на ребят, качнула головой и говорит:

– - Эх вы! Это все равно что "сват, ночуй, а то вот твоя шапка". Вы, если хотите попотчевать, закажите да поднесите. А то: "Будете вино пить?" -- а вина-то еще и нет…

– - За вином дело не станет, -- говорят ребята, -- только хотим узнать, сколько заказывать.

– - Заказывайте больше, чай, не скиснется, все разойдется.

Заказали ребята два полштофа, стали сами пить и нас угощать. Из нас кто выпил помаленьку, кто не стал. Дошел черед до Настасьи.

– - Я не откажусь, -- говорит девка и сейчас взяла стакан и кувырк его в рот.
– - Налей-ка еще, -- говорит.

Мы индо переглянулись друг с дружкой -- очень нам дивно стало, что это с ней стряслось. Стали глядеть, что дальше будет.

Выпили еще кой-кто из девок; ребята по одной пропустили. Пришел опять черед до Настасьи; опять она целый стакан выпила. И стала она еще веселее: над всеми трунить стала, смеяться, всех пересмеяла. Некоторые девки даже обиделись.

– - Ишь, -- говорят, -- зубоскалка какая!.. Надсмехается над всеми… над тобой надо бы посмеяться.

– - Смейся кто хошь, не заказано!
– - говорит Настасья.
– - На чужой роток не накинешь платок.

Посидели в трактире, вышли вон, сели в дровни, опять поехали кататься, опять песни загорланили.

Катались вплоть до вечера; приехали домой, стали вылезать из дровней, ребята лошадей стали отпрягать, а мы по дворам пошли. Мне с Настасьей в один конец было идти. Идем мы дорогой, я и говорю:

– - Ты вечером на улицу выйдешь?

– - Выйду, -- говорит, -- заходи за мной.

– - Ну, ладно.

Пришла я домой, скинула уборы, поужинала и пошла на улицу. Зашла я к Настасье, а она в чулане сидит; в избе никого нет, скотину убирают. Как была она нарядная, так и сидит, вся бледная такая, а глаза красные, опухли, словно плакала она. Удивилась я.