Девочка и стол

Кейдж Энди

– Но он классно выступил, так красочно и выразительно. Я никогда такого не слышала.

– Слишком много своего «Я», с таким исполнением никогда не выиграть конкурс.

– Я знаю, но он и не выигрывать приехал. Конкурсами не ограничивается мир пианиста.

– Без громких побед он никогда не станет лучшим.

Какая разница, если он выглядел счастливым. Кажется, ему просто нравится играть перед публикой, – подумала Септима и промолчала.

Затем началась основная программа конкурса. Но никто не впечатлил Септиму. Мисс Эмери указывала на тех пианистов,

к которым девочке следовало присмотреться, но все они были настолько одинаковые, настолько безупречные, что Септима вообще не понимала, как можно их оценивать.

Если бы все они играли одно произведение, то никто бы не победил, – подумала девочка.

– Обрати внимание, как…

Слова мисс Эмери расплылись в воздухе и потеряли вес. Септиме было неинтересно. Она думала о том, как бы поскорее вернуться домой и рассказать Джеку про слепого пианиста.

– Ты поняла?

– Да, каждое слово, я буду стараться.

Это была универсальная фраза девочки, которую она произносила, чтобы от нее отстали. Но Септима не врала, она действительно старалась, так или иначе, но слушать одни и те же поучения у нее не хватало сил и желания, а от слова «мечта» у девочки сводило желудок.

Мероприятие закончилось. Зрители разошлись.

***

Наконец-то, родная Мелоди-стрит, как же я тебя люблю, – Септима вошла в дом, где всегда играла музыка, и побежала к Джеку.

– Джек, я такое видела, не поверишь!

Стук-стук.

– Нет, не улыбку мисс Эмери. Такое событие я бы отметила шампанским. Тут другое. На конкурсе выступал слепой пианист, ты прикинь. Он так классно сыграл тот «Полонез», который я уже ненавижу. Это было волшебно.

Стук-стук-стук.

– Да, так на конкурсах играть нельзя. У нас же все регламентировано. Даже цвет рояля. Иногда я думаю, что академическая музыка придет к тому, что «Лунную сонату» нужно будет играть строго в полнолуние в промежутке между девятью вечера и полночью, – девочка закатила глаза.

Стук-стук.

– И не говори. Что там с названием для новой песни? Ты думал?

Стол слегка заскрипел.

– Кальмарская уния¹⁸? Что это вообще значит?

Джек серьезно застучал ящиками.

– Стоп-стоп-стоп, про это я песни писать не буду. Умерь свои шведские амбиции, мой дорогой друг. Нужно что-то другое, может быть связанное со мной, – Септима задумалась. – Посмотри вокруг, что ты видишь? Это не комната одиннадцатилетней девочки. У меня даже игрушек нет, кроме, пожалуй, мелодики, которая где-то под кроватью, но едва ли это игрушка – в привычном понимании.

Стук-стук.

– Сыграть на мелодике? Ха-ха-ха. Тебя так в шведской армии учили уходить от ответа? Да меня родители уроют, Джек. Я не уверена, что они вообще в курсе, что она у меня есть, – девочка полезла под кровать. – На месте, родная.

Септима отряхнула пыль с инструмента и сыграла несколько нот, легонько, так, чтобы дом, где всегда играла музыка, не стал домом ужаса и кошмара только потому, что кто-то играет на неправильном инструменте.

– Хах, не разучилась! Джек, а представь: я с мелодикой выйду на сцену перед высшим обществом

и сыграю двадцатый концерт Моцарта. У них там пригорит в одном месте, что даже пожарные не спасут, – девочка улыбалась. – И я такая: «Дамы и господа, обратите внимание, это – мелодика», а они такие «Ах, да не может быть, она не посмеет! Полиция! Произвол на сцене!», а я им в ответ: «И я сейчас сыграю на ней Моцарта», и тут ползала попадает в обморок, «Да ведь как же так, Моцарта, да на мелодике играть, кощунство». Было бы смешно.

Джек весело застучал ящиками.

– Нет, потом мы не поедем захватывать Данию, – Септима вздохнула. – Джек, иногда нужно оставить прошлое позади и двигаться дальше.

– Септима, милая, я дома, на ужин будет соба с курицей, – послышался голос Лоры Хадсон.

– Да, мам, уже бегу, – крикнула девочка.

Стук-стук.

– Тоже хочешь собу¹⁹? Джек, будешь думать о моей собе, я на тебя термитов натравлю, – сказала Септима и засмеялась.

Джек так стучал, что это показалось каким-то изощренным шведским ругательством.

– Да ладно, расслабься, я тебя в обиду не дам. Ну, я пошла, соба сама себя не съест.

***

До конкурса пианистов в Сендае оставалось совсем ничего. Сендай – это японский город в префектуре Мияги, где живет около миллиона человек. Известность получил в 2001 году, как-раз когда в местном культурном центре начали проводить международный конкурс пианистов. Для Септимы это был лучший вариант для возвращения на сцену. Виктория Эмери все четко продумала, далее в ее планах было отправить ученицу на конкурс Шопена и Баха.

Девочка в красном платье упорно занималась игрой на фортепиано, слушая нравоучения мисс Эмери. Она уже привыкла к такому режиму. Чем ближе конкурс, тем выше нагрузка. В такие дни Септима практически не общалась с родителями, у нее просто не было времени. Когда день подходил к концу, девочка с трудом доползала до кровати. Но Септима никогда не забывала перекинуться парой слов с Джеком. Он помогал ей держаться на ногах, когда давление становилось невыносимым. Хоть Септима и привыкла жить в стрессе, но в конце концов она была всего лишь маленькой одиннадцатилетней девочкой, любившей красные платья, а стол был светлым пятном в этой красивой трагедии. И пока он сиял где-то во тьме, девочка могла идти вперед.

– Джек, я замаялась, мне будет сниться этот чертов полонез номер один. Ой, прости. Я хотела сказать j"avla²⁰ полонез, – Септима засмеялась.

Джек молчал.

– Эй, ты чего такой задумчивый? – девочка смотрела в потолок, лежа на кровати. – Знаешь, иногда мне кажется, что академическая музыка меня сломает. Я чувствую себя роботом, играю все эти ноты, изображаю чужие чувства. Так противно. Но хуже всего, что мой успех, мои победы ни на что не влияют. Я хочу сказать, – девочка задумалась. – Понимаешь, все эти люди хлопают, потому что так принято, и я не уверена, что они искренни. Посмотри на моих маму с папой: да они даже не улыбаются, когда я побеждаю. Весь этот путь какой-то бессмысленный. И я не знаю, что делать, Джек, не знаю… – пробормотала девочка и погрузилась в сон.