Девочка, которая любила Ницше, или как философствовать вагиной
Шрифт:
— Даже так она все равно твоя. Отыщи ее.
— Ее нет. Зачем Пеппи душа, когда у нее есть чемодан с золотыми монетами?
— Она ужасна. Она лежала среди останков иных неродившихся душ — крошечная уродливая рыбка, что не успела отрастить лапки совести.
— Ее нет. Чтобы жить, вполне достаточно лишь вагины.
— Но она все равно решила жить. Запретная, изуродованная, уничтоженная, абортированная, глупая душа.
— Ее нет. Есть только высь. Есть только бездна. Подъем. Падение. Падение. Подъем. Инерционная масса разума эквивалентна гравитационной массе разума. Общая теория относительности души. Если в пустом пространстве
— Посмотри на них. Дар бессонницы дается не каждому. Отражения твоих тел. Телесность бездушного существования. Ведь ты никогда не верила в их реальность.
— Обвиняешь в онанизме? В самосовокуплении? В шизофрении?
Перья топорщатся.
— Ты — ошибка. Пустой сосуд. Нежданное дитя, что появилось так внезапно, что Ему не хватило даже самой завалящей души.
— Бред. Метафизические бредни. Антинаучный подход. Мракобесие. Идея души порождена торгашеством. Душа родилась в то мгновение, когда одна волосатая обезьяна поменяла суковатую палку-копалку на кусок перламутровой раковины у другой волосатой обезьяны. Не отобрала, не врезала по башке той же палкой, а обменяла. Что такое душа, как не великое обобщение: «всякая вещь имеет стоимость, все может быть оплачено». Торгашество породило душу человека. Оно же ее и пожирает.
— Отыщи ее… отыщи ее… отыщи ее…
Страшная, тяжелая, переваливающая с ноги на ногу, в жутких обносках, вонючая, больная, сырая, с выгравированными грязью глубокими морщинами душа безумными глазами смотрит и мокрота клокочет в ее горле. Только такой она и может быть — бомж, жуткое средоточие всех мыслимых пороков, уродливая совесть.
Какой мудак воспел красоту души?! Разве кто-то отказался бы иметь иметь ее, будь она прекрасна, бессмертна и божественна? Вот вам правда! Нет ничего отвратнее, чем душа. Она точно бычий цепень сидит в теле, питается экскрементами, выбрасывая яд и мирриады личинок. Она — все то, что отравляет жизнь, высасывает ее соки и растет, растет, растет. Она присосалась к вашему разуму, к вашим инстинктам, желаниям и страстям — слепой паразит, совершенный в своем умении убивать жертву медленно, очень медленно.
Бессмертие, пожираемое душой — вот что такое жизнь.
62. Лазарет
Новое утро смерти. Ветви и дождь стучат в окно. Тянусь к салфеткам. Промокаю. Комкаю. Бросаю на пол. Сколько их уже там скопилось — окровавленных катышков? Придет ворчливая нянечка, сметет еще одну порцию жизни.
Не жалко. Не страшно. Безразлично. Серая муть, непроницаемая взвесь, сквозь которую не различить желаний. Возможно, они еще сохранились — плавают медленными, полусонными рыбами в грязной водице сознания. Нужна удача, чтобы поймать, подсечь и вытянуть. Раз — желание встать и подойти к окну. Два — желание умыться, соскрести с себя противную лазаретную пленку дежурного сочувствия и хемиотерапии. Три… Вот только удачи нет. Рыбины плавают, рыбарь тоскует на берегу.
Сажусь. Спускаю ноги. Нащупываю тапочки. Лилипуты хорошо постарались. Тысячи и тысячи нитей тянутся к койке. Привязали. Пленили. Хочется упасть обратно. Если упаду, то не встану до обеда. Набегут врачи. Вколят какую-то бодрящую дрянь. Нет уж. Стакан. Глотаю. Ощупываю нос. Болит.
Смотрю на истончившиеся руки. Следы уколов и систем. Несколько дней назад расплакалась от жалости к самой себе. Набежали врачи. Вкололи бодрящую дрянь. Вот он — новый круг Дантова ада. Лазарет.
Срочно надо перепихнуться. Но прежде — умыться. Тащусь в ванную комнатку. Собираюсь с духом. Пускаю воду. Сейчас будет сеанс черной магии. Закрываем одну ноздрю, выдыхаем. Воздух с усилием пробивается сквозь напластования свернувшейся крови. Хлоп! Пробка вылетела. Черные брызги усеивают белизну фаянса. Теперь закрываем вторую ноздрю. Опять выдыхаем. Та же хрень. Смываю. Разглядывать в зеркале себя не хочется.
Уже скоро. Сейчас. У него нюх. Особый нюх на случку. Осторожно открывается и закрывается дверь. Шаги. Умиляющий вежливостью стук. Тук-тук, к вам можно?
Споласкиваю рот. Выдавливаю зубную пасту.
— Доброе утро, — обнимает за плечи, прижимается. — Какое у нас сегодня самочувствие?
— Zayebis\, - сплевываю пену. Зачем так много пены?
Руки скользят вниз, проходят по ребрам. Где-то писали, что у немцев, служивших в концлагерях, нередко возникала болезненная страсть к доходящим узницам. Ходячие скелеты вызывали у них непроходящий стояк. Схожая клиническая картина. Подыхающая баба вызывает непроходящий стояк.
— Что? — переспрашивает. Из вежливости. Занят другим — задирает рубашонку (такую коротенькую, в милый горошек, на местном диалекте — «ебисьнаславу»), тянет на себя, похлопывает по спине.
Принимаю позу. Ложусь на раковину. Руки на кране. Ноги на ширине плеч. Докатилась. Пала. Смазанный слюной фалос входит в сухую вагину. Утренний моцион. Без изысков. Без прилюдий. Без дополнительного гарнира. Так, тренировка простаты. Инъекция гормонов.
— Так о чем ты говорила? — раздражающая по началу манера сопровождать вагинальное отправление светским разговором. Теперь все нормально.
Объясняю про лагерь.
— Ты что, меня за фашиста принимаешь? — простодушно обижается.
Рукой тянусь к промежности. Нащупываю его бритую мошонку. Ласково сжимаю. Фрикции учащаются.
— Сам бреешь? — интересуюсь. Былой навык — мужики обожают разговоры о собственных гениталиях.
— Гладко, да? — гордится. — Конечно, сам. Кому еще такое доверишь? Да и приятно. Совсем другие ощущения. Знаешь, когда я тебя заприметил?
— Ну?
— Когда мы тебя откачивали. Громовержец не церемонится — «ебисьнаславу» сразу срывает. Сколько уж рубашек на бабах порвал — костеллянша завотделения жаловаться замучилась. А тот все рвет. Ну, оправдывается — счет-то на секунды идет, не до церемоний. Но по-моему, он от этого тащится. Стоит у него. Он, наверное, и у жены каждый день ночнушки рвет, — хихикает. Ебарь. Из семейства простейших.
В ответной редкой ласке его рука перемещается на лобок. Тщится отыскать клитор. Безуспешно. Спинка минтая категорически отказывается понимать, что у баб тоже есть член. Только маленький. Когда начинаешь объяснять работнику медицины особенности женской анатомии, тот искренне обижается: «Пидор я что ли, члены еще и у баб искать?!» Теребит складки туда-сюда, давит на урину. Хочется помочиться.
— Вот тогда я и приметил, что ты пизду бреешь. Сразу понял — наш человек. А то некоторые такое на пелотках отрастят — у моего прадеда борода и то реже была. И короче.