Девочка, которую нельзя

Андриевская Стася

— Расскажешь, что случилось?

Он затянул с ответом, словно решая — а надо ли?

— Поняла. — Убрала я руку. — Не моё дело, ясно.

— Да нет, просто смотря о чём спрашиваешь. Основная часть — это памятка из Чечни. Вместо законного дембеля — почти три года в плену. С девяносто восьмого по середину нулевого. Там пытали — секли цепями. И это ещё мягко, могли и руки-ноги наживую пообрубать и собакам скормить. Бывало там и такое, насмотрелся. Просто меня берегли. Боялись, что сдохну ненароком и унесу за собой важную информацию, ради которой меня и взяли.

А потом война закончилась, началось новое время. Новый закон, новые порядки. Но меня отпускать не собирались, поэтому попытались перепрятать, и я сбежал по дороге.

— Ничего себе. Прям как в кино. А что за информация такая ценная?

— Не могу разглашать.

— Мм, — слегка сконфуженно кинула я. — Понятно. Но ты и им ничего так и не рассказал? За все три года пыток?

— А я просто не мог, представляешь? Я, перед тем как к ним попасть, угодил под артобстрел, и у меня случилось посттравматическое вымещение памяти. Я начисто забыл два дня до плена. Просто белый лист. А им именно они и были нужны.

— Повезло.

— Думаешь?

— Уверена. Если бы ты рассказал, что им нужно, тебя бы просто убили, разве нет? А так — у тебя был шанс, и ты им воспользовался.

— Так и есть. Хорошо, что понимаешь.

Ещё бы я не понимала. Мой папуля тоже когда-то служил в Чечне, и, хотя вернулся жив-здоров и чётко в дембель, но много чего рассказывал. Ещё тогда, поначалу. Когда нормальный был.

— А те два ты когда вспомнил?

— А, это уже значительно позже. Годы спустя. И то не сам — один доктор Айболит помог.

Я улыбнулась. Его умение вплетать тонкие шутки в тяжёлые разговоры приятно щекотало чувства. Всё казалось и серьёзно, и легко одновременно, и располагало к ещё большей близости. А может, и настойка виновата. Бутылка-то почти пуста.

— А это что? — положила обе ладони на его плечи и завороженно повела по «крокодиловой», но на самом деле живой и тёплой коже.

— Ритуальное шрамирование, знак тотемного покровителя. Настоящий колдун из племени Мурси, между прочим, вырезал. В Африке, недалеко от Южного Судана.

— Ого. Что ты там делал?

— Работал.

Сказано было таким тоном, что яснее ясного — подробностей не будет.

— Ааа… — на мгновенье замешкалась я. — Ну и кто твой тотем?

— Крокодил. Древнейший символ живучести. А также угрюмости и плодовитости. — Полуобернулся: — А что, разве не похож?

Я закусила улыбку и снова, с каким-то другим оттенком восторга повела по узору пальцами.

— А если серьёзно, так ты пытался скрыть старые шрамы?

— Нет, это подарок. И колдун, сделавший его, оказал мне огромную честь, я же белый. Мы по умолчанию считаемся у них недостойными слабаками.

— И за что же тебе такая честь выпала?

— Ну в смысле? — шутливо возмутился Гордеев. — За неземное обаяние конечно!

Понятно. Снова не моего ума дело. Но всё-таки он удивительный! Взрослый, опытный, полный недосказанности и неторопливой внутренней мощи. Человек без суеты и лишних сантиментов, но похоже именно эта скупость на эмоции меня и влекла. Аж дыхание перехватывало трепета —

что там, под этой хмурой коростой?

— А это? — указала на круглый, похожий на руну знак возле сгиба локтя. Тоже шрам, скорее даже клеймо. — Тоже памятный подарок? — Хотела коснуться, но Гордеев прикрыл знак рукой.

— У меня ещё от аппендицита есть, пулевое на бедре и слегка погрызенная собаками левая голень. Всё смотреть будешь? — Развернулся. — Тогда, может, хватит про меня? Твоя очередь.

Он сидел, я стояла. Так близко, что колени касались коленей. Взгляд снизу, взгляд сверху, глаза в глаза. Затянувшаяся пауза…

— Ладно… Только не смотри пока.

Он рассмеялся и отвернулся. Я суетливо сняла футболку и, сдёрнув с кровати покрывало, обернулась в него, пропустив под мышками. Стянула с плеча лямку лифчика.

— Можно.

Он повернулся. Помолчал, глядя на меня.

— Ну?

И я опомнилась, что так и прикрываю татуху ладонью. Опустила руку.

— Ну я так и понял, — сощурился, вглядываясь, Гордеев. — Шрам на шраме. Но тот, нижний, это ведь ожог, да? И явно не случайный. Расскажешь?

— Это не так эпично, как у тебя, — нервно стиснула я покрывало. — Даже наоборот — гордиться нечем. У просто у меня отец… Ты говорил, что слышал про него, поэтому должен знать, — он в какой-то момент с криминалом связался. Не знаю, чем конкретно он занимался, но и разборки случались, и местные в посёлке нашу семью тайно ненавидели. И однажды по дороге из школы меня просто похитили. Эти люди хотели отца припугнуть, а может, чего-то от него добиться — я не знаю. Они продержали меня в подвале почти сутки, а потом отпустили, передав отцу послание.

Гордеев бесцеремонно притянул меня к себе и коснулся татухи пальцами. Заскользил, ощупывая. Но так и не понял. Да и не мудрено — кроме маленьких остаточных фрагментов, от «послания» ничего не осталось.

— Что это было?

У меня ком встал поперёк горла. Игнат поднял на меня терпеливый, внимательный взгляд. Не давил, просто ждал. И я, наверное, даже могла бы соскочить с темы… Но нет, не могла. Эта невероятная тяжесть, которую я несла все эти годы в гордом одиночестве, теперь неожиданно могла стать легче. Надо всего лишь рассказать. Всего лишь суметь довериться. Или НЕ довериться, и оставить всё как есть. Но зачем тогда вообще было ввязываться в эту игру?

— Клеймо раскалённой проволокой.

— Что именно?

Отвела взгляд, заливаясь краской.

— Член.

На лице Игната не проскользнуло ни одной эмоции. Только поджал на мгновенье губы.

— И что на это отец?

— Ничего. Он даже моего отсутствия дома не заметил, потому что был в загуле. Мы с мамой в такие дни обычно по своим комнатам сидели.

— А по поводу клейма что?

— Тоже ничего. Я не стала ему показывать, я же не дура. Он бы сбесился и, как обычно, отыгрался на маме. Поэтому я просто скрыла произошедшее от них обоих и всё. Я же сначала надеялась, что ожог заживёт и следов не останется. И только потом, когда корки стали сходить, поняла, что этот след навсегда.