Девочка с красками

Карелин Лазарь Викторович

— Я сама виновата, я берегла тебя, я ничего тебе не хотела рассказывать, и вот теперь... Видимо, нельзя так и надо говорить обо всём до конца, пусть даже ты и ребёнок. Что-то поймёшь сразу, что-то поймёшь потом, но необходима ясность, нужна ясность.

— Может быть, он уже приехал или вот-вот приедет, — очень тихо проговорила Таня и близко, так, что заломило глаза, поднесла телеграмму к лицу.

Мать вскочила и пошла по комнате своей широкой уверенной походкой, которая так всегда нравилась Тане. «Какая у меня смелая мама! Какая решительная! Ну как же, ведь она судья!»

Но комната была невелика, и матери трудно было широко шагать от стены к стене, и она вскоре

же остановилась, прижавшись спиной к оконному косяку. А за окном была дорога, уже высеребренная луной, и если прямо-пря-мо и долго-долго идти по этой дороге, то подойдёшь к самому вокзалу, где останавливаются московские поезда.

— Пойми же, — снова заговорила мать. — У взрослых бывают сложности, трудности, которые почти невозможно объяснить. Ты поверь мне, что твой отец был несправедлив к нам, даже жесток. — Она вдруг вскинула к лицу руки, и больно сжала лицо ладонями.

Таня даже вскрикнула, так больно, наверное, сжала мама своё лицо.

— Нет, нет, я не то тебе говорю, не так! — Мать отдёрнула руки от лица, следы от пальцев белыми полосами легли на её щёки. И не исчезали.

Это почему-то больше всего испугало, поразило Таню. Она подбежала к матери, судорожно приникла к ней и стала растирать ей щёки своими ладонями.

— Понимаешь, он возомнил о себе бог знает что! Он решил, что он замечательный архитектор, зодчий! И мы, мы с тобой, доченька, и наш городок, и даже тайга вокруг — всё это якобы стало на пути его таланта! Понимаешь?

— Да, да, — покивала Таня, стирая с маминой щеки последнюю белую полосу. — А вдруг он уже приехал или вот-вот приедет...

Мать порывисто отстранила от себя дочь, взглянула на неё как-то странно пристально и снова поглушавшим голосом, будто чужим, будто издалека, сказала:

— Он приедет сегодня поздно вечером... Ты так и не поняла меня, дочь?..

— Сегодня?! Скоро?! Совсем скоро?! Мы пойдём его встречать?!

— Нет, ты так и не поняла меня...

— Почему же, мама, я поняла, — сказала Таня. — Вы поссорились, я поняла. Но ведь теперь отец приезжает. Значит, всё теперь будет хорошо, правда? Ведь правда, мама?

Мать промолчала.

Таня отошла от неё и закружила по комнате, смятенно и нетерпеливо, готовая броситься бегом, опрометью броситься за дверь и не смея сделать этого. Но ноги как бы сами подталкивали её к порогу. И вот, в который раз уже оказавшись у порога, она не выдержала и робким шёпотом спросила:

— А можно я сама?.. Можно мне его встретить?..

— Можно, — трудно наклонила голову мать.

И словно ветром выдуло Таню на улицу, и снова звёзды первыми встретили её, звёзды и посеребрённая луной дорога.

8

Путь на станцию был действительно дальний. Прямой, но дальний. Надо было пересечь весь город, сперва по центральной улице, а потом мимо маленьких домиков окраины, мимо огородов, мимо пихтарникового оврага, а потом мимо монастыря, а потом просто полем, а потом... Таня никогда ещё одна не ходила этой дорогой. Да ещё так поздно вечером. А вот теперь мама её отпустила. «Значит, я выросла, стала как взрослая?» — подумала Таня. Но эта мысль не принесла ей ожидаемого удовольствия и даже нанемного не успокоила. Идти было далеко и страшновато.

А после поля потянутся длинные бараки, где живут рабочие с кирпичного завода. Каждый год всё новые люди. Бедовые, шумливые. У них там какая-то «постоянная текучесть», — сказал как-то про них дядя Гриша. Вот и он, этот когда-то большой её друг, а теперь почему-то разонравившийся ей человек, тоже встал перед её глазами. И вспомнилось совсем уж давнее — последние минуты в день отъезда отца. Это было на станции. Дядя Гриша

отвёл тогда в сторонку отца, но не от Тани — она всё время держала отца за руку — и сказал ему: «Напрасно уезжаешь». Таня тоже кивнула: «Напрасно!» Отец только улыбнулся им и ничего не сказал и посмотрел своими синими глазами вдаль, туда, где исчезали, вбегая в лес, синие полоски рельс. И вот он уехал, и поссорился с мамой, и обидел маму, и, оказывается, её, Таню, тоже. И всё так теперь не просто, так не хорошо, что и не сказать как. «А ведь он приезжает! Он приезжает!»

Таня прибавила шаг, она бы даже побежала, но путь пошёл круто в гору, и надо было беречь силы. Дорога-то дальняя. Таня снова мысленно проследила весь путь, который надо было пройти, и снова стало ей не по себе. Не только дороги ей было страшно. Она подумала о станции, и ей тоже стало страшно. Там всегда столько людей и пахнет как-то скверно, как в больнице, и тяжеленные двери с пружинами: чуть зазеваешься — больно пихают тебя в спину.

И всё же не это было самым страшным, самым смутным, тревожным из того, что ждало её впереди. Да, самым страшным, смутным, тревожным было для Тани сейчас то главное, ради чего шла она, всё шла вперёд по вечерней дороге. Не понимая этого, конечно, не отдавая себе в этом отчёта, Таня страшилась сейчас своей встречи с отцом. Она бежала к нему навстречу, она готова была и десять таких дорог пройти, и она боялась этой минуты, не зная сама того, боялась этой минуты, когда увидит отца, а он её. «Почему не пришла мама?» — спросит он. Она не сможет ему ничего ответить. А может быть, он не спросит. Тогда ещё хуже. «Мы поедем сейчас домой?» — спросит она отца. Что, ну что он ей ответит? А если не спрашивать его ни о чём, то будет ещё хуже...

Дорога в гору окончилась, и Таня на миг приостановилась и привычно оглянулась. Она всегда на этом месте оглядывалась на свой город. Отсюда он был весь виден, и очень ей отсюда нравился. Но так поздно она никогда не попадала в городской пригород. Раньше она всегда отсюда видела свой город днём, а теперь увидела вечером, почти ночью. Глянула и изумилась, ничего вокруг не узнав. Огоньки в окнах светились редкими светлячками — город рано укладывался спать, фонари на улицах мерцали поодаль друг от друга — город экономил электричество, и только звёзды да луна в небе светились щедро. Над крошечным городом в котловине стало громадное небо с поближавшими будто ныне звёздами — ведь до них теперь скоро уж долетят, и совсем близкой луной — ведь на ней уже лежит наш вымпел. Близкая луна, близкие большие звёзды, столь редкие на севере, и тёплый ветер, обдувший Таню, ещё дневной, угретый солнцем, — всё это вместе с маленьким её городком в нечастой россыпи огней со смутно белыми стенами древних соборов, всё это, родное и непонятное, снова открыло Тане что-то новое, что-то большое, точно зажгло в ней ещё какой-то новый огонёк познания, одарив ещё какой-то новой большой радостью. Как там, в комнате-музее старика Черепанова, когда глянула она вокруг и вдруг сказала, как поклялась: «Я буду художницей!»

Надо было идти дальше; подул холодный, теперь уже ночной ветер, и Таня вспомнила: надо идти дальше. И пошла, сразу продрогнув, опять всего испугавшись. Счастливая — ведь приезжает отец — и напуганная наперёд первой с ним встречей. Оказывается, бывает вот и так: радость и страх вперемежку.

И вдруг Таня остановилась, словно ноги к земле приросли. Совсем прямо перед ней, совсем рядом, протяни только руку, светилось очень знакомое ей окно. «Смотри ты, не спит!» — уважительно подумала Таня. Это было Сашино окно. В этом невысоком, но просторном доме жил со своими зеленоглазыми сёстрами Танин самый большой