Девочка в бурном море. Часть 1. Антошка
Шрифт:
Антошка чувствовала себя неудобно среди этих разряженных женщин.
От нечего делать она съела все, что ей положила хозяйка на тарелочку.
Рядом с Антошкой сидела красивая, с ярко накрашенными щеками и глазами женщина. Она курила длинную голубую сигарету. Ее руки, шея и уши были украшены драгоценностями, модное платье плотно облегало фигуру, сквозь тончайший чулок проглядывали накрашенные ногти,
Антошка заметила, что дама забыла накрасить губы.
Фру Седерблюм с коробкой конфет обходила гостей и угощала их.
Антошка осторожно взяла самую маленькую конфетку, чтобы мама не упрекнула, что она не умеет вести себя, а красивая дама горестно покачала головой.
— Помилуйте, фру Седерблюм, я — полька; как я могу есть шоколад, когда мой народ страдает!
Антошка заметила, что слезы очень шли даме, они блестели на щеках, как камешки в серьгах.
— Этим вы, пани Вержбицкая, не поможете, — резонно заметила хозяйка.
— Я дала себе обет, — сказала громко пани, чтобы все слышали, — до тех пор, пока доблестные английские войска не освободят мою страну, не красить губы и не есть шоколада. Мы тоже должны страдать.
Антошка поняла, что пани Вержбицкая — притвора: ногти на ногах красить можно, а не красить губы — значит страдать? Антошка представила себе, где находится Польша и где Англия, и удивилась: почему эта пани ждет помощи англичан, а не Красной Армии?
К Антошке подошла женщина с блокнотом в руках. Сперва Антошка приняла ее за мужчину: одета она была в черный мужской костюм и белую блузку с черным бантиком, но фигура женская и голова в кудрях. «Какая-то дядететя», — отметила Антошка.
— Ты из России? — спросила дядететя и нацелилась карандашом в блокнот.
— Я из Советского Союза, — вежливо ответила Антошка, поняв, что перед ней журналистка и что нужно держать ухо востро, чтобы не испортить советско-шведских отношений.
— Значит, из России, — сказала журналистка и что-то записала в блокнот. — Скажи, девочка, ты давно живешь с мамой?
Антошка пожала плечами — что за вопрос? — и оглянулась на маму. Елизавета Карповна помешивала ложечкой чай и разговаривала с обступившими ее женщинами, едва успевая отвечать на вопросы.
— Тебя выдали для поездки за границу? — допытывалась журналистка.
Антошке стало жутковато.
— Я вас не понимаю, — робко призналась она.
Журналистка громко и раздельно, придвинув свое лицо к Антошке, сказала:
— Меня интересует вопрос о социализации.
Антошка стала быстро соображать, что означает это слово. «Социализм» — это понятно, «социальный» — это слово Антошка тоже знает, но вот что такое «социализация»?..
Но
— Я вижу, моя дочка чем-то озадачена? — спросила она журналистку.
— Наш женский журнал, в котором я сотрудничаю, абсолютно беспристрастный. Мы одинаково интересуемся прогрессом в Германии и жизнью в России. Никому не отдаем предпочтения. Вы понимаете меня? — громко спросила журналистка.
— Да, я понимаю.
Мама умела так улыбнуться, что никогда не узнаешь, о чем она думает, а вот у Антошки на лице всегда все написано, и она вовсе не умеет заставить себя быть любезной.
— Наших читательниц интересует, как организована у вас социализация детей, — продолжала журналистка.
Вот тут и мама растерялась. Антошка поняла, что мама тоже не знает, что такое социализация.
— А что это такое? — не постеснялась спросить Елизавета Карповна. Брови у нее высоко поднялись вверх, и где-то внутри глаз дрожали смешинки.
— Мы-то знаем, что такое социализация, — значительно сказала журналистка, словно мама хотела схитрить. — Нам известно, что когда у вас рождаются дети, они переходят в собственность государства. Нам неизвестны только некоторые детали. Ну, например, мы не знаем — имеют ли право родители давать детям имена по своему выбору, могут ли они навещать их? Знают ли дети своих родителей?
Антошка перевела недоумевающий взгляд с журналистки на маму. У мамы собрались веером смешинки у глаз, и она еле сдерживала их, чтобы они не разбежались по всему лицу.
— Вы понимаете меня? — спросила журналистка.
— Я понимаю, что вы говорите, но только у вас странное представление о нашей жизни. — Мама обняла Антошку за плечи, словно эта дядететя хотела отнять ее. — У нас никакой социализации нет.
— Отменили?
— Нет, у нас никогда ее не было.
— Странно, — передернула плечами журналистка. — Мы располагаем точными данными.
— Вероятно, из ненадежного источника, — высказала предположение мама.
— Из немецкого женского журнала.
— Я так и полагала.
Чтобы переменить разговор, журналистка спросила:
— Вы, как видно, интеллигентный человек. У вас есть профессия?
— Да, я врач, — ответила Елизавета Карповна.
— Врач? — удивилась дядететя. — Значит, у вас есть капиталы?
— Нет, — улыбнулась мама. — Когда я училась — получала от государства стипендию, немного зарабатывала уроками.
Дядететя прищурилась.
— Вы хотите сказать: за то, что вы учились, платили не вы, а платили вам?
— Вот именно. Я знаю, это удивляет многих иностранцев. В некоторых странах на врача нужно учиться десять лет и платить профессорам за лекции, за сдачу экзаменов, за пользование лабораториями, анатомичкой. Для этого надо быть состоятельным человеком.
— Благонадежный человек может получить ссуду в банке, — добавила журналистка.
— Я это знаю, — спокойно ответила мама. — За эту ссуду врачи расплачиваются всю жизнь и поэтому вынуждены брать большие деньги с пациентов.