Девочка в бурном море. Часть 2. Домой!
Шрифт:
Остановились возле небольшой дощатой трибуны. Женщина в высокой шапочке с козырьком, на околыше которой были прикреплены металлические буквы «S. А.» — «Армия спасения», произносила речь. Она говорила о спасении душ, о милости к грешникам, о грехе ненавидеть врагов. Ее слушательницами были две старушки с собачками, которые, впрочем, скоро ушли, и она продолжала речь в полном одиночестве, но с прежним пафосом.
Ораторов в парке было множество, трибуной им часто служил ящик или старый стул. Слушателей было не густо, и они переходили от одной «трибуны» к другой, словно искали правильное слово, искали ответа на мучавшие их вопросы и не находили.
Проходя мимо зачехленного
Снаряды «Фау-2», которые фашисты еще недавно испытывали на Швеции, запускались теперь с территории Германии на Англию, и против них не было защиты, как не было защиты и в те страшные осенние дни сорокового года, когда сотни германских бомбардировщиков гудели над столицей Англии.
Антошка то бегала по траве, стараясь поймать желтую бабочку, то, запыхавшись, останавливалась возле цветущего кустарника и, уткнув лицо в белые душистые гроздья, наслаждалась ароматом. В одном месте наткнулась на огромную воронку, успевшую зарасти травой и крапивой. На склоне воронки, обращенной к югу, цвели лютики, отряхивали свои седые головы одуванчики, и, как два обелиска, судорожно вцепились в землю крепкими жилистыми корнями изуродованные бомбой дуб и тополь. У тополя сохранился только один боковой сук, который зеленым крылом распростерся над воронкой; у подножия дуба вытягивались тоненькие молодые побеги.
Парк был огромный, без традиционных круглых клумб, без расчищенных дорожек и подстриженного кустарника, просто лес в самом центре города, с прудами, просторными лужайками, где могут отдыхать и гулять тысячи лондонцев.
Невдалеке мальчишки играли в футбол на зеленом поле. Играли по всем правилам, в трусах, в разноцветных майках, только на ногах были не бутсы, а старые башмаки, сандалии и матерчатые туфли. Здесь было больше зрителей, чем слушателей у трибун — детвора и взрослые, — и все они по-настоящему «болели» за свою команду и дружно кричали, когда у ворот создавалась опасная ситуация. «Аутсайд! — раздались возгласы, и выбитый с поля мяч, описав дугу, скатился на дно воронки. Антошка, цепляясь за кочки, стала спускаться в глубокую яму, но ее опередили мальчуганы-болельщики, и на дне воронки тоже завязалась борьба — кому достанется честь выбросить мяч в игру.
У Елизаветы Карповны защемило сердце. Так, может быть, было и в тот день, когда на этом месте взорвалась бомба…
Взобраться бы вон на ту дощатую трибуну, собрать вокруг нее гнев и любовь матерей всего мира, соединить руки всех женщин и покончить с фашизмом, покончить с войной. Матери дают жизнь, матери должны уметь защищать ее!
Елизавета Карповна почти никогда не выступала на трибуне. Даже в комсомольские годы. «Пчелкой» звали ее ребята. Она охотно вызывалась мыть полы и окна в комсомольском клубе, штопать рубашки мальчишкам из рабфаковского общежития, работать в школе по ликвидации неграмотности, но только не выступать с речами. Одной из первых записалась в парашютный кружок Осоавиахима и первой выскользнула из самолета. До сих пор помнит это счастливое ощущение, когда, очнувшись от рывка, вдруг почувствовала, что ее крепко держит белый купол, сквозь который просвечивает солнце. И вот тогда она произнесла свою первую речь, высоко над землей, не стесняясь,
И позже, во время испанских событий, заработок первого дня каждого месяца советские люди вкладывали в копилку помощи испанской революции. Женщины вынимали из ушей серьги и посылали их в фонд помощи испанцам. И юноши и девушки осаждали райкомы комсомола, военкоматы, требовали послать их в интернациональную бригаду. Тогда каждый второй комсомолец изучал испанский язык, чтобы лучше понять душу испанского народа, тогда «Дон Кихот» Сервантеса — был настольной книгой в каждой семье, а портретом Пассионарии награждали за доблестный труд.
И где бы в мире ни произошла беда, советские люди считали, что это и их беда, и спешили на помощь — всегда бескорыстные, всегда с открытым сердцем.
«ДАЖЕ ЕСЛИ ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО…»
— Мама!
Елизавета Карповна подняла голову — перед ней стояла Антошка и пытливо вглядывалась в ее лицо.
— Ты о чем-то все думаешь, мама?
— О многом, лапонька, о многом. И прежде всего о том, что нам давно пора быть в управлении военно-воздушного флота. Пойдем.
Вышли на улицу к остановке омнибуса. На широкой полосе тротуара, недалеко от остановки, пожилой человек, сидя на раскладном стуле, рисовал разноцветными мелками на асфальте. Влажная прядь волос отпала и обнажила бледную лысину в продольных морщинах. Возле ограды лежала опрокинутая шляпа, и в ней поблескивало несколько монет. Антошка подошла ближе. Человек рисовал карикатуру на Гитлера: изобразил фашистского главаря в виде кривляющейся испуганной обезьяны. В лапах у обезьяны два банана, сросшиеся буквой «V». Художник стал приглашать людей из очереди:
— Уважаемые леди и джентльмены, всего за один пенс вы можете выразить ваше отношение к великому фюреру.
Люди подходили, посмеивались, разглядывали мастерски сделанную карикатуру, шаркали по изображению Гитлера ногами, бросали в шляпу художника монетки.
Антошка наблюдала, как под быстрой рукой художника возникали безобразные маски тучного Геринга, тощего и злобного Гиммлера, орущего Геббельса.
Художник закончил работу, распрямил плечи, вытер платком лысину и, увидев девчонку, заинтересованно рассматривающую его рисунки, обратился к ней:
— Маленькая мисс, всего за один пенс вы можете плюнуть в лицо Гитлеру.
Антошка умоляюще оглянулась на мать.
Елизавета Карповна поняла. Порылась в кошельке, протянула дочери монету.
Антошка наступила ногой на лицо Геринга, пошмыгала подошвами по изображению Гиммлера, растоптала и оплевала Гитлера. Делала она это с какой-то яростью, исступлением. Плевала, топтала и приговаривала: