Девочка-ворона
Шрифт:
Внезапно из усилителей доносятся звуки гитары и барабанная дробь. Ресторан почти пуст, и София сразу понимает, что музыка адресована ей. Она незамедлительно узнает песню, но поначалу не может сообразить, где ее слышала.
Она откладывает ложку и смотрит на Лассе, тот молча улыбается.
– Черт, Лассе! Это ведь моя любимая… откуда ты узнал?
И тут она вспоминает, где слышала эту мелодию раньше.
Примерно год назад. Она ходила в кино смотреть азиатский фильм, тайский или вьетнамский, и там звучала эта песня. Фильм ей вообще-то не понравился, был
Придя домой из кинотеатра, название фильма она уже успела забыть, но помнит, что сказала Лассе, что там была песня, которая ей очень понравилась. Когда она попыталась напеть ему мелодию, он ее высмеял, но, очевидно, понял, что она имела в виду.
Но почему он ничего не сказал об этом раньше?
Он по-прежнему молчит, и у Софии кончается терпение.
– Кто это поет? Это же из того фильма… но ты ведь его даже не видел?
– Да, но я слышал, как ты пела эту песню. Давай выпьем, и я тебе расскажу.
– Девушка в песне родом из того места, куда мы собираемся, – продолжает он, наполнив бокалы. – А пластинка, чтоб ты знала, простояла в шкафчике под проигрывателем верных десять лет, но в те редкие разы, когда ты позволяла мне ее ставить, ты никогда не дослушивала ее до конца, обычно говоря, что она стариковская. Эта песня там идет последней.
Они пьют, но Лассе больше ничего не говорит. Она набирается терпения, задумывается и вслушивается в текст. И вскоре все понимает.
And the straightest dude I ever knew was standing right for me all the time… Oh, my Coney Island baby now. I'm a Coney Island baby, now.
Она вздыхает и, улыбаясь, откидывается на спинку стула.
– Кони-Айленд? Мы поедем на Кони-Айленд? Посреди зимы?
В ее представлении Кони-Айленд – полуостров, расположенный за Манхэттеном, в выходящей к океану части Бруклина, – это песчаные пляжи и запущенные парки аттракционов двадцатых годов. Летом туда еще можно съездить, но не в конце ноября.
– Лассе, ты сумасшедший.
– Поверь мне, там потрясающе, – говорит он с серьезным видом. – Тебе очень понравится.
– Пляжи, карусели, снежная слякоть, ветер и полная пустота? Наркоманы и бесхозные собаки? – Она гладит его по тыльной стороне ладони. – Неужели мне это понравится? И что за идиот поет эту песню?
Они долго целуются, и он объясняет, что поет Лу Рид [59] .
– Лу Рид? У нас ведь вроде нет пластинки Лу Рида… – удивляется она.
– Разве ты не помнишь обложку? – улыбается он. – Лу Рид в костюме с бабочкой, лицо наполовину скрыто черной шляпой.
– Лассе, ты надо мной издеваешься, – смеется она. – Я говорю, что такой пластинки у нас дома нет. Я периодически прибираю в шкафчике, в отличие от некоторых других.
У него делается растерянный вид.
59
Лу
– Ну конечно у нас есть эта пластинка, или я ошибаюсь?
Его сомнения забавляют ее.
– Я совершенно уверена, что у нас ее нет и ты никогда мне ее не заводил. Но какая разница. То, что ты сейчас проделал, компенсирует твою забывчивость.
– То, что я проделал?
– Да, поставил эту песню, дурачок. – Она опять смеется. – Ты вспомнил, что она мне нравилась.
Он явно испытывает облегчение, и неуверенность исчезает с его лица.
– Тогда ладно… Давай допьем!
Они снова поднимают бокалы, и она думает о том, как сильно его любит.
Когда она после кино пела ему эту песню, он притворился, будто не знает ее. А на самом деле он упорно ждал подходящего случая, чтобы ей ее проиграть.
Приберегал ее на этот случай целый год, ждал и помнил. Это всего лишь деталь, но деталь, которой она придает большое значение. Он думает о ней, хотя не говорит этого прямо, выражает по-своему.
Последний день они посвящают покупкам и отдыху в гостинице.
Кони-Айленд оказался великолепен, в точности как он говорил.
Луна-парк возле Бруклина был закрыт на зиму, но они до поздней ночи ходили по уютным барам.
Людей на побережье не было, и когда они после полуночи гуляли по полуострову, компанию им составляли только морские птицы.
В самолете по пути домой София думает о том, как давно им не представлялось возможности так спокойно пообщаться. Она чувствует, что вновь обрела того Лассе, о существовании которого она все время помнила, но которого не видела уже несколько лет.
И вот внезапно он опять вернулся, тот Лассе, в которого она когда-то влюбилась.
По возвращении в Стокгольм все, однако, поблекло. Проведя всего несколько недель дома, София понимает, что, как бы ей ни хотелось обратного, он всегда будет выбивать у нее почву из-под ног.
Он исчезает с той же внезапностью, с какой вернулся к ней.
Они сидят за завтраком и читают газету.
– Лассе?
– Мм… – Он поглощен тем, что читает.
– Тест на беременность…
Он даже не отрывает глаз от газеты.
– Оказался отрицательным.
Тут он смотрит на нее с удивлением.
– Что такое?
– Лассе, я не беременна.
Несколько секунд он сидит молча.
– Извини, я забыл… – Он стыдливо улыбается и возвращается к газете.
Забывчивость ему больше не идет.
– Забыл? Ты забыл, о чем мы говорили в Нью-Йорке?
– Нет, конечно, – откликается он с усталым видом. – Просто много всего навалилось на работе. Я едва помню, какой сегодня день.
Шуршание газеты.
Он неотрывно смотрит в нее, но София видит, что он не читает. Глаза неподвижны, взгляд не сфокусирован. Он вздыхает и кажется еще более усталым.