Девочки мадам Клео

Гольдберг Люсьен

– Я устроила ее туда много лет назад, когда она отошла от дела.

Когда-то мадам Соланж сама была «мадам». Забавно.

Завтра мадам расскажет мне о девушке по имени Сандрина, в частности о том, как она подцепила Журдана Гарна. Насколько мне известно, мы должны также говорить о ее собственном прошлом, очень хочется послушать. Кто такой Гарн, я, разумеется, знаю – да и кто этого не знает? Он входит в первую десятку самых богатых людей в Америке, а среди них – кто в курсе – слывет ханжой и первостатейной скотиной. Жутко интересно, каким образом эта девушка подцепила его. Когда я спросил мадам, она ответила: «Используя самый древний трюк».

Сидя здесь и вглядываясь в бледное парижское небо, я задаюсь

вопросом: неужели все мы, мужчины, дураки и подкаблучники, помешанные на сексе? Неужто нас облапошивают во вселенском масштабе, чтобы заставить поверить, будто мы властелины мира? Чем больше я слушаю, тем больше убеждаюсь: никакие мы не властелины и никогда ими не были.

Сандрина росла застенчивым ребенком дизайнера Титы Мандраки. Ее мать не была знаменитой, когда Сандрина родилась, но отчаянно желала такою стать и массу времени и энергии тратила на поиски мужчины, за которого можно бы было выйти замуж, а потом быстро развестись. Первым, кого она подцепила, был Отто Мандраки. Он идеально устраивал ее – богатый старец, составивший себе капитал на импорте ковров с Востока. Вскоре после того как они познакомились, Тита обнаружила, что беременна, – обстоятельство это обоих переполнило безумной радостью. Отто испытывал благоговейный трепет, потому что у него никогда не было детей. Тита была довольна, потому что ребенок гарантировал ее финансовое благополучие.

Когда Сандрине было четыре года, ее отец, обедая в «Лотус Клаб», упал лицом в тарелку с мидиями в белом вине и умер прежде, чем санитары «скорой помощи» успели вынести носилки из грузового лифта. Он оставил после себя более чем достаточно денег, для того чтобы его вдова могла спокойно начать заниматься бизнесом, и солидный опекунский фонд для своей обожаемой малютки дочери. Проценты от капитала должны были идти Тите, пока дочери не исполнится двадцать пять лет – к тому времени, он полагал, она должна бы уже выйти замуж, и хотел, чтобы у нее были свои деньги. Тогда капитал перейдет к Сандрине.

Не теряя времени, Тита вместе с маленькой дочкой и Мартой Дайер, няней Сандрины со дня ее рождения, перебралась в громадную студию в Гринвич Вилледж.

Студия эта стала своеобразной меккой для особого типа людей, вечно кружащих возле богатых художников. Тита была не без таланта и благодаря своему новому кругу друзей мало-помалу начала завоевывать известность.

К тому времени, когда Сандрине исполнилось шесть лет, ее мать успела трижды выйти замуж и развестись; мужья ее были один моложе другого. А когда Сандрине было восемь, мать стала знаменитой благодаря созданной ею коллекции экстравагантной одежды. Вскоре после этого завершилось очередное замужество, и они переехали в огромные апартаменты, выстроенные на крыше небоскреба, на Парк-авеню. У Сандрины наконец появилась комната, а у Марты – собственная квартирка при кухне.

Детство Сандрины прошло под знаком одиночества. У нее было все, но к двенадцати годам она привыкла к ощущению, будто живет на зыбучем песке, настолько она зависела от настроений, прихотей, причуд и неуемного рвения матери.

В двадцать один Сандрина впервые услышала признание в любви, исходившее не из уст ее няни. Это было самым ярким впечатлением ее жизни.

Сандрина смотрела в окно на проносящийся мимо пейзаж и старалась как-то успокоиться. Мирно почивая в вагонном кресле, рядом с ней сидел Джеми Грейнджер – самый красивый из всех парней, каких она до сих пор встречала. Они познакомились в Хаммельбургском колледже в первую неделю последнего, выпускного, года учебы, и с тех пор были почти неразлучны: вместе ели, вместе готовились к занятиям и, к великой радости Сандрины, если позволяли обстоятельства, вместе спали. И хотя к тому времени она уже не была девственницей, до Джеми она не чувствовала себя желанной, ценной и любимой.

Ей

стоило немало энергии и нервов дозвониться до матери, чтобы сообщить, что домой на рождественские каникулы она приедет с Джеми. Мать выказала некоторое удивление – ведь Сандрина ни разу еще не приглашала домой молодых людей, – но вроде бы отнеслась к этому благосклонно. Она быстро свернула разговор, сославшись на то, что спешит на встречу со знаменитостью. Единственный интерес в жизни был Джеми. Ее прямо-таки распирало от гордости и сознания, что она везет его домой, но мысль, что придется представить Джеми матери, лишала ее самообладания.

Ей хотелось, чтобы все было прекрасно, но она понимала, что вряд ли так получится. С сентября мать жила с итальянцем, которого привезла из Рима. Он был высок ростом и весь блестел. Блестящая смуглая кожа, блестящие черные глаза и волосы. Одевался он всегда в блестящие шелковые пиджаки. Сандрину тошнило от одного его вида Она ничего не сказала Джеми о блестящем итальянца Вито, вопреки здравому смыслу надеясь, что до каникул он исчезнет из дому.

Под стук колес поезда, пересекавшего зимний ландшафт Новой Англии, она вспоминала, как утром, перед отъездом, они с Джеми гуляли в парке колледжа вдоль аллеи голых деревьев.

Он не сразу согласился поехать к ней домой на часть каникул, ему хотелось воспользоваться затишьем в общежитии, чтобы закончить акварели на спортивную тему. Наконец Сандрина уговорила его, пообещав перезнакомить со всеми художниками в Гринвич Вилледж. Он согласился пробыть в Нью-Йорке первую неделю каникул, перед тем как уехать домой, в Бостон, где жили его родители.

Все время, покуда они ехали на такси от вокзала Грэнд Сентрал, Сандрина молчала, всецело поглощенная мыслями о том, как выглядела их квартира накануне ее отъезда в колледж. В дом была доставлена разобранная на части причудливая нагая скульптура, купленная матерью в Риме. Медный торс, стальной трубчатый каркас и прочее положили в прихожей – до того времени, пока все это не смонтирует Вито. Мать распорядилась поставить в высокие ониксовые вазы камыши с позолоченными стеблями, что, с ее точки зрения, выглядело эффектно, а на взгляд Сандрины вульгарно. Сандрина уповала лишь на то, что в своих причудах мать так же переменчива, как и в своих настроениях. Если Бог все-таки существует, то ей не придется лицезреть ни итальянца, ни эдакого декора.

Когда она и Джеми вышли из такси у парадного подъезда здания, в котором находилась ее квартира, дежурный швейцар, приветствуя их, приподнял свою шляпу.

– С прибытием вас, мисс Сандрина, – почтительно сказал он с грубым ирландским акцентом.

– Благодарю, Джимми, – ответила она с улыбкой.

– Ух ты, как здорово, – воскликнул Джеми, войдя в обшитый красным деревом лифт. – И давно вы здесь живете? – спросил он, привлекая ее к себе.

– Мы переехали сюда после смерти моего отца, – солгала она. – Давно.

В действительности же мать отсудила эту квартиру у одного из своих мужей: был непристойный, нашумевший в прессе бракоразводный процесс, о котором дома запрещалось говорить. Во всяком случае, можно было не тревожиться, что мать проболтается. Она не скажет об этом правды.

Открывая дверь апартаментов, Сандрина задержала дыхание. Она не отваживалась поднять глаза, пока не услышала возглас изумления, изданный Джеми:

– Вот это да! Красота-то какая! Мгновение-другое Сандрине казалось, что она ошиблась дверью. Вдоль стен стояли десятки серебряных плетеных корзиночек с рождественским папоротником и остролистом. В центре овальной комнаты возвышалась елка – судя по размерам, спускали ее, вероятно, с крыши. Елка была украшена сотнями белых фарфоровых ангелочков и антикварных деревянных игрушек, обвивалась спиралями гирлянд из крохотных огоньков, которые сверкали, как однокаратные бриллианты.