Девочки.Дневник матери
Шрифт:
Впрочем, что ж вспоминать Анну Ивановну — таких все равно нет. [14]
ВОЙНА КОНЧИЛАСЬ!
СЕГОДНЯ — 7 МАЯ!
Галино письмо:
«Дорогая моя бабуся! Вот и Шура едет в Ленинград. А меня опять не берут… Я так хотела тебя видеть. Бабуся! Сегодня радостный день! Война кончилась! Теперь кажется мы скоро увидемся. Целуем мы тебя все. Жилаем щастя и здоровя».
На этом месте Галю позвали купаться. Последние строки она дописывала торопясь. Ждем салюта…
14
Анна
Его не последовало. Взяли Бреслау. А салют в честь окончания войны — еще впереди.
8 мая 1945.
Сегодня Шура уехал в Ленинград. На это время Галя переселяется в нашу комнату. Безумный восторг, блестящие глаза и безудержная жажда деятельности: подметает, вытирает пыль, а ко мне обращается не иначе, как «мамочка милая».
Мы с Галей сидим в своей комнате: я пишу, Галя читает. Саша ломится в дверь, мы не открываем. Саша стучит, а потом начинает плакать и лицемерно подвывать:
— Хооочу к мамочке, к моей дорогооой! Мааамочка, открой! Дорогаая, открой! Мамочка, пожааалуйста, открой!
«Пожалуйста» меня добивает, и я прошу Галю открыть дверь.
9 МАЯ — ПОБЕДА!
Весь день ребята провели на улице. Галка — та, вероятно, все запомнит.
13 мая 45.
Галя с презрением рассказывает о каких-то подлых девчонках и кончает так:
— Ну, они татары…
Долго толкую ей, что нельзя дурные поступки объяснять национальностью. Нет плохих народов.
— А немцы?
Стала ей рассказывать о Моцарте, Бетховене, немецких коммунистах и чувствовала себя преглупо.
Сегодня Саша с плачем повторяла няне:
— Вот приедет мой папа Шура из Ленинграда, я ему скажу, что ты меня обижала.
Сейчас проснулась и сказала совсем Шуриным — встревоженным — тоном:
— Вся потная.
16 мая 45 года. День Сашиного рождения.
Саше — 3 года. Черноглаза, смугла, очень забавна. Смешно разговаривает, но, мне кажется, она не очень счастлива, если это можно применить к трехлетнему ребенку. Она много плачет — воет, совсем как писал Гарин про своего младенца. Протяжно, монотонно и подолгу. И беспричинно как-то. А когда берешь ее на руки, прижимается к тебе всем телом, щекой к щеке, крепко обнимает руками вокруг шеи и может находиться в таком положении без конца.
На днях мы лежали в постели — я, Галка, Саша. Саша чихнула. Я сказала: «Будь здорова». А Галка сказала: «Болей!»
У меня произошел с ней по этому поводу короткий, но выразительный разговор. Даже шутить так нельзя.
Немного погодя Саша рассказывала маме Соне:
— Мы лежали на кроватке, я кашлянула, мама сказала — будь здорова, а Галочка сказала — болей.
Саша изложила эту историю трижды. Сегодня утром, придя к нам в кровать, притворно кашлянула и обратилась
Тогда Саша повернулась к Гале:
— А ты что скажешь?
О Шуре не спрашивает больше. Он послезавтра должен приехать. Интересно, как они встретятся.
18 мая 45.
Сегодня Галя принесла табель с отметками: переведена во 2-й класс. Мне бы тут же ее поздравить, а я посмотрела: вместо пятерок — четверки и стала ей выговаривать: почему во второй четверти все было отлично, а теперь только хорошо? и прочие скучные и ненужные вещи. Простить себе не могу! Она пришла радостная, оживленная, директор поздравил их с переходом во второй класс, а я-то…
Она сразу поникла. Я, опомнившись, обняла, поцеловала, поздравила ее, но, боюсь, ничего не исправила.
19 мая 45.
Дедушка, он же папа Аба, — был умнее меня. Он пришел, поздравил с хорошими отметками и переходом во второй класс. Галя ответила металлическим голосом:
— Что ж поздравлять, когда всё четверки.
А потом добавила:
— Я все свое старание приберегла для второго класса.
Саша говорит: «Хочу встречать своего папочку Шурочку!»
Корней Иванович [Чуковский. — А. Р.] сказал, что Саша «трагически похожа на Раскина».
20 мая 45.
Шура отметил свой приезд тем, что велел надеть Саше шерстяные рейтузы.
Запись А. Б.
Да, велел, поскольку ребенок простужен и в доме еще холоднее, чем на улице. Довольно глупо вышучивать правильные поступки. Это я пишу не для себя, не для Фриды и не для третьих лиц, а для самой Саши: когда будет старше, пусть понимает, кто о ней заботился, а кто нет. Папа.
(А. Б.)
16 июня 45. Удельная.
Перед отъездом в Удельную у нас с Галей был деликатный разговор: с нами вместе снимают дачу знакомые, очень гостеприимные люди. Я просила Галю не пропадать у них целыми днями, не мешать им. Она обещала. Она всегда очень легко обещает.
И все же, как только наверху обед или завтрак — она там. Снова разговаривала, объясняла, что нехорошо это, пыталась призвать на помощь самолюбие. И вот вчера, после того, как мы позавтракали, приходит Берта Львовна и приглашает Галю завтракать к себе. Галя умоляюще смотрит на меня. Я — с удивлением на нее: ведь ты только что ела?
А она в ответ:
— Ну что же я ела… одно яичко…
Берта Львовна:
— Ну, вот и пойдем: у меня рисовая каша, сгущенное молоко (!), пойдем скорее.
Галя опять смотрит на меня, видит, что я рассержена, краснеет, на глазах появляются слезы. Я пожимаю плечами, она некоторое время мнется, а потом идет. Была она сыта, перед приходом Берты Львовны отказалась доедать простоквашу, а яйцо ела без хлеба.
Можно найти всему этому невинное объяснение: там дети и с ними есть веселее. Но у меня из головы не выходят слова: «Ну, что же я ела… одно яичко…»