Девочки
Шрифт:
Как мелкие ручьи впадают в большое озеро, так пара за парой, класс за классом стекался весь институт и поглощался громадным рекреационным залом. Там девочки строились рядами, оставляя в середине пространство, ровное, длинное, как коридор.
В промежутках, отделявших класс от класса, стояли «синявки» и дежурные «мыши», то есть классные дамы, носившие всегда синие платья, и пепиньерки в форменных серых платьях. Сдержанный гул голосов наполнял высокую комнату.
— Тс! Тс! Тс! — шипели синявки.
— Silence! [42] — крикнула, появляясь в дверях,
Все смолкло, все глаза устремились к классной двери. Вошли Maman, Луговой и новый инспектор. Это был бледный человек, среднего роста, с большими светло-серыми глазами, осененными темными ресницами, с неправильным, но приятным и кротким лицом, русыми волнистыми волосами, без усов, в чиновничьих бакенбардах котлетами. Он производил впечатление весьма вежливого и старательного чиновника, но детский глаз сразу подметил несколько короткие рукава его вицмундира и округленные, неуверенные жесты его рук. Кличка «цирюльник» осталась за ним.
42
Тишина!
За торжественным трио вошел батюшка, отец Адриан, и несколько учителей, затем двери закрылись.
Maman прошла мимо рядов учениц, и каждый класс приседал перед нею с общим ровным жужжанием:
— Nous avons l'honneur de vous saluer, Maman. [43] Сказав несколько милостивых слов классным дамам, сделав кое-какие замечания, Maman остановилась посреди залы.
— Mesdemoiselles, наш многоуважаемый инспектор Владимир Николаевич Луговой покидает нас. Здоровье не позволяет ему более занимать эту должность. На его место поступает к нам новый инспектор — Виктор Матвеевич Минаев. Я надеюсь, что под руководством нового инспектора ваши занятия пойдут так же успешно, как и при прежнем, а ленивые должны избавиться от своей репутации и впредь получать лучшие баллы. С сегодняшнего дня все классные журналы будет просматривать Виктор Матвеевич Минаев.
43
Имеем честь приветствовать вас, Маман.
Всю эту маленькую речь Maman проговорила по-французски и затем, утомленная, опустилась в кресло.
— Mesdemoiselles, remerciez [44] m-r Луговой, — зашептали синявки и мыши.
— Nous vous rernercions, monsieur l'inspecteur. [45] Глаза многих девочек были полны слез, и голоса их дрожали, произнося эту холодную, казенную фразу. Луговой обратился к девочкам, речь его была проста и сердечна. Он сказал, что знает не только массу, составляющую институт, но в старших классах, выросших при нем, и каждую девочку отдельно. Он всегда был доволен общим уровнем прилежания девочек, но есть многие, которые могли сделать гораздо больше, чем сделали, вот к этим-то некоторым, называть которых он не хочет, он и обращается, чтобы они не обманули его надежд, что издали, до самого выпуска третьего класса (старшего курса), он будет следить за успехами своих бывших воспитанниц.
44
Мадемуазель,
45
Благодарим вас, месье инспектор.
После Лугового сказал свою речь Минаев. Он говорил, очевидно, приготовившись, цветисто и длинно, но речь его, как и вся фигура, оставили у всех впечатление чего-то расплывчатого, нерешительного. После Минаева, уже без всякого повода, начал речь и отец Адриан. Он говорил о вреде своеволия и о пользе послушания. Очевидно, со стороны старших девочек побаивались какой-нибудь демонстрации и заранее старались обуздать их.
За каждой речью девочки, как манекены, приседали, тоскливо ожидая, когда же конец.
Наконец Maman, под руку с Луговым, выплыла из залы. Минаев пошел со священником, учителя за ними, и девочки, выстроившись парами, спустились боковой лестницей вниз и снова длинным ручьем перелились из залы в столовую.
— Опять пироги с картофелем? Вот гадость! Кто хочет со мной меняться за булку вечером? — спрашивала Вихорева, держа в руке тяжелый плотный пирог с начинкой из тертого картофеля с луком.
— Я хочу! — закричала Постникова, «обожавшая» всякие пироги, — я его спрячу и буду есть вечером с чаем, а ты бери мою булку.
— Душки, сегодня у нас в дортуаре печка топилась, кто пойдет хлеб сушить?
— Я, я, я пойду! — отвечали голоса.
— Так положите и мой, и мой, и мой! — раздалось со всех концов большого обеденного стола.
— Хорошо, только пусть от стола каждая сама несет свой хлеб в кармане.
— Ну конечно!
— Иванова, смотри: я свой хлеб крупно посолю с обеих сторон.
— Хорошо.
— А я отрежу верхнюю корочку у всех моих кусков.
— А я нижнюю.
— А я уголки.
— Mesdames, уговор, чтобы у всех хлеб был отмечен, тогда не будет никогда споров при разборке сухарей. — И все пометили свои куски.
Хлеб, не заворачивая, клали прямо по карманам, с носовым платком, перочинным ножом и другим обиходом. Затем в дортуаре хлеб этот наваливался в отдушник, на вьюшки, прикрывавшие трубу, и к вечеру он обыкновенно высушивался в сухарь. Дети грызли его с вечерним чаем или даже просто с водою из-под крана.
Нельзя сказать, чтобы девочки голодали, кормили их достаточно, но грубо и крайне однообразно, вот почему они и прибегали к разным ухищрениям, чтобы только разнообразить пищу.
— Ну и речь сказал Минаев! Ты заметила, как он странно говорит? — спросила Евграфова свою подругу Петрову.
— Заметила, у него язык слишком большой: плохо вертится.
— Петрова, вы говорите глупости, — заметила ей Салопова. — Бог никогда не создает языка больше, чем может поместить во рту. Промысел Божий…
— Ну, поехала наша святоша… Довольно, Салопова, а то опять нагрешишь и станешь всю ночь отбивать поклоны… Он, душки, просто манерничает и потому мажет слова, — решила Чернушка.
— Ну, теперь синявка Иверсон все платье обошьет себе новыми бантиками, ведь она за всеми холостыми учителями ухаживает.
— А ты почем знаешь, что он холостой?
— А кольцо где?! Я глядела, кольца у него нет!
— Вот увидишь, еще на ком-нибудь из наших выпускных женится!