Девочки
Шрифт:
Бежали дни, слагались в недели, недели уводили за собой месяцы, и незаметно, среди занятий и мелких институтских событий, наступило Рождество и приблизился годовой бал, который давал от себя каждый выпускной класс…
Девочки в складчину устраивали буфет и приглашали на этот бал кого хотели — таковы были традиции. Приглашения писались самими воспитанницами и только тем лицам, которые, по общему мнению, заслуживали того. Пригласительное письмо писалось коллегиально от всего класса — это был, так сказать, первый акт гражданской свободы выпускного класса. Разговоров об этом и приготовлений к нему была масса. Кавалеры могли приглашаться и «с воли», но список их с пометками: «fr`ere, officier de la garde», [78]
78
Брат, офицер гвардии.
79
Кузен, кадет.
80
Дядя, прокурор.
— Mesdames, кто хочет кузена, у кого нет? — спрашивала Назарова.
— А какой у тебя кузен, военный или штатский? — обращались к ней.
— Это товарищ брата, правовед, брат говорил, un charmant garcon, [81] он очень хочет быть на нашем балу.
— Ну, дай Ивановой. Иванова, возьми кузена, ведь у тебя никого нет!
Иванова летит к концу класса:
— Кузена? Давай, только с условием, чтобы он со мной танцевал! Слышишь, Назарова?
81
Прелестный мальчик.
— Ну да, конечно, я скажу, я скажу ему, давай записку.
Иванова пишет: «Екатерина Петровна Иванова, дочь надворного советника, 17 лет». Назарова прячет записку, а ей отдает данную ей братом: «Сергей Николаевич Храброе, правовед, 19 лет, сын действительного статского советника».
Такие записки необходимы. Maman может вдруг спросить:
— Кто ваш кузен, ma ch`ere enfant? [82]
— Серж Храброе, Maman, 'ecole 'etudiant en droit, son p`ere, le g'en'eral… [83]
82
Мое дорогое дитя.
83
Ученик школы права, его отец генерал.
Или его при входе могут спросить:
— Кто ваша кузина?
— Catiche Ivanoff, [84] — отвечает он без запинки… Чтобы узнать «кузена», которого никогда в глаза не видели, в лицо, заранее договаривались, кто с кем войдет, или где встанет, или вденет цветок в петличку. Молодым людям было труднее разбирать своих кузин, потому что те, как в сказке о тринадцати лебедях, на первый взгляд казались все на одно лицо — со своими форменными платьями и одинаковыми пелеринками.
84
Екатерина Иванова.
В этом году бал был назначен
— Шкот, не знаете ли вы гаданья, только очень верного? — спрашивала Франк свою авторитетную подругу накануне сочельника.
— А ты веришь в гаданья?
— Да я не знаю, я никогда не гадала, но, видите, теперь мне хотелось бы… вы скажите, ведь вы, верно, знаете?
Шкот задумалась.
— Нет, право, не знаю, читать — читала, только все не подходящее; вот: Татьяна у Пушкина идет на двор в открытом платье и наводит на месяц зеркало, или вот — Светлана садится перед зеркалом в полночь, ведь это все тебе не подходит? Вот что, Франк, ты спроси лучше нашу дортуарную Пашу, она наверно все знает и посоветует тебе.
— А ведь это правда, Шкот, Паша наверно все знает!
Франк дождалась вечера сочельника и, когда все легли спать, отправилась в умывальную к Паше.
— Вы что, милая барышня, гадать, что ли, хотите?
— Да, Паша, я хотела бы погадать, мы все хотели бы, да не умеем.
— Вот что, барышня, я об гаданьях много знаю, слыхала от подружек, да только ведь гаданье — вещь страшная, неровен час и не отчураешься. Вот так-то одна гадала, пошла в овин…
— А что такое овин, Паша?
— Не знаете? Ничему-то вас, барышня, не учат! Вот институт покидаете, на волю выходите, а несмышленыш вы, как дите малое, только что каля-баля по-французски да трень-брень на рояле…
Паша даже вздохнула. Вздохнула и Надя Франк — а ведь правда, кроме нотаций, выговоров и уроков, никто, никто за все семь лет не говорил с ними; ни одной беседы вот такой, простой, дружеской, как с этой рыжей Пашей, не было у нее никогда ни с кем из взрослых. Никто не думал хоть немножко разъяснить массу смутных вопросов, догадок, зарождавшихся в душе. Напротив, на каждый смелый вопрос был один ответ: — «Ayez honte de demander des choses pareilles. Taisez-vous, mademoiselle, ou vous serez punie!» [85]
85
Стыдитесь спрашивать о подобных вещах. Замолчите, мадемуазель, не то будете наказаны.
— Овин, барышня, это сарай такой, в поле стоит, один, под осень в нем хлеб молотят, ну а зимой он пустует. Так вот, одна девушка, Марьей ее звали, надумала гадать, сволокла она тайком в овин скамью, расстелила на ней полотенце, а на него поставила поддон с хлебом и солью крупной. В полночь прибегла она к овину, вошла в него, жутко таково, ветер кругом воймя воет, мороз от угла в угол щелкает, а в овине темно, потому окон нет, одни ворота широкие, а она за собой их примкнула. Стала она вызывать: «Суженый, ряженый, приди ко мне наряженный!»… Ну и пришел…
— Как же он пришел, Паша? Скажите, что же дальше-то, потом? — вся похолодев, упрашивала ее Франк.
— Наутро хватились в избе — девки нет, где да где, а подружки и проговорились: в овин, мол, гадать ходила. Ну, туда. А овин-то заперт, и вход самый завалило, замело, снегу страсть, горой стоит, видно, «сам» замел и ход туда. Мужики за лопатами, едва снег отгребли, входят, а девонька у самого входа лежит вся белая-белая, глазыньки закрыты, и душенька вон вылетела. Скамья опрокинута, хлеб далеко валяется. Крест-то, барышня, как гадать, она сняла с шеи, вон «он» ее, видимо, и придушил…