Девственная земля

Мэрфи Дервла

Сегодня — самый напряженный день за весь поход. Утром мы подошли к реке. Это всего лишь широкий, бурлящий поток, через который на восьмидесятифутовой высоте перекинут ветхий подвесной мостик. К счастью, поручни оказались достаточно крепкими и я смогла без страха перебраться по нему на другой берег. Начался подъем. До перевала нам не встретилось ни одного ровного клочка земли, и даже Мингмар, дойдя до вершины, сделал сенсационное признание:

— Я очень устал, — сказал он.

В девять утра мы позавтракали в маленьком тамангском селении, в котором было всего три дома. Больше никаких жилищ на пути нам не попадалось до тех пор, пока мы не прошли перевал (в середине дня) и не спустились

на тысячу пятьсот футов к разбросанным тут и там домикам шерпов.

После невероятно крутого подъема приятно было с вершины перевала обозревать пологий зеленый склон: огромные серые валуны, разбросанные по траве, и нерастаявший снег, белевший в тени. Стадо крепких длинношерстных коз паслось под присмотром мальчика, который, одиноко лежа на обломке скалы, задумчиво играл на дудке. Круглая долина казалась совсем плоской, но позднее мы заметили в центре ее ущелье, по которому на юг текла река. Сразу над нами, на севере, виднелась поросшая редкими гигантскими соснами гора, а примерно в миле за солнечными просторами пастбищ густые леса обрамляли края долины. И здесь я сильнее обычного почувствовала то особое успокоение, которое всегда ощущается на больших высотах, — необыкновенный покой. Это чувство невозможно ни описать, ни объяснить, но чувствуешь его всем своим существом.

Мы направлялись к небольшому селению, видневшемуся в дальнем конце долины. Нам показалось, что оно совсем близко, и мы не спеша стали спускаться вниз по пологому склону. Через полчаса мы пришли к закрытой лощине, приютившей два дома шерпов, между которыми развевались свежеокрашенные молельные флаги. Рядом с тропинкой протекал родник, и когда я задержалась, чтобы напиться, то окаменела от удивления: на земле валялась обертка от мыла. Я позвала Мингмара, и мы оба тупо взирали на это сбивающее с толку проявление «цивилизации». Мы чувствовали себя первыми людьми на Луне, неожиданно обнаружившими там пустой спичечный коробок. Мы направились к жилью и по дороге увидели сушившиеся на траве два великолепных сари, а невдалеке — необыкновенно красивое молодое создание в розовом сари, парчовых туфельках и с украшениями в блестящих волосах, на стройной шейке и ручках. Девушка, прислонившись к низкой каменной ограде, разговаривала о чем-то с пожилой женщиной в лохмотьях. Лицо у женщины было обветренное, тело мускулистое.

Мы с Мингмаром не пытались скрыть своего любопытства. Поздоровавшись с женщиной, мы присели на каменную ограду и присоединились к беседе. Из расспросов узнали, что три года назад девушка отправилась в Бомбей, выучилась там на медсестру. Сейчас она приехала домой на месяц в отпуск. Девушка, имеющая профессию, в этих краях — явление неслыханное, и мне было непонятно, как она сумела получить образование, необходимое для поступления на медицинские курсы. Очевидно, здесь какой-то особый случай, но и мать, и дочь были довольно неразговорчивы, поэтому больше ничего выяснить не удалось.

Интересно, как родственники девушки восприняли появление в этих краях такого образца элегантности и утонченности? Чувствуют ли они за нее гордость, или неловкость, или, может, слегка презирают за наряды и изысканность? Конечно, девушка, тщательно охраняя «бомбейские стандарты» от посягательств, демонстрировала веру в превосходство своего нового образа жизни. Она была очень нежна со своей матерью, однако держалась довольно скованно. Создавалось впечатление, что дома ей не по себе и в глубине души, терзаясь угрызениями совести, она мечтает побыстрее уехать.

Встреча с девушкой помогла мне понять, почему в этих местах жители деревень, получившие медицинское образование в городе, часто не хотят возвращаться в родные края, где их помощь особенно необходима. Этих юношей

и девушек захватывает новизна материальных и духовных возможностей городской жизни, и там они в корне меняются, открывая в себе все новые и новые возможности, о которых они ранее не подозревали. Часто их обвиняют в том, что городская жизнь «вскружила им голову», однако это неправильно. Такие молодые люди обычно видят лишь светлые стороны городской жизни. Они, как дети, хватаются обеими руками за преимущества образования и не понимают, что успехи обязывают их прийти на помощь своим собратьям. Бессмысленно требовать от только что выучившегося поколения самодисциплины, которая побудит их добровольно покинуть вновь обретенный мир.

Прежде чем расстаться с этой трогательной парой, мы расспросили о дороге через лес, но, войдя под сумеречную сень деревьев, уже через час совсем заблудились. Я ожидала, что между двумя селениями существует хоть какая-то дорога, но, если она и есть, мы ее не нашли. Более двух часов карабкались мы вверх и вниз но крутым склонам, пробираясь сквозь густые колючие заросли, и не раз упирались в непроходимые овраги. В половине пятого мы поняли, что до заката осталось немногим более часа, и тут Мингмар, не на шутку перепугавшись, забормотал молитвы в той странной монотонной манере, которая кажется комичной, пока к ней не привыкнешь. Мы не имели ни малейшего представления об обратной дороге, поэтому решили пробиваться вперед. Неожиданно мы набрели на что-то похожее на заброшенную тропу. Пройдя по ней через глубокие темные овраги — даже Мингмар, к моему удивлению, нервничал, — мы наконец вышли на открытую местность. Через двадцать минут, миновав поля гречихи, ячменя и картофеля, мы отдыхали в очень милой семье шерпов.

Дом наших хозяев похож на тот, в котором мы останавливались в Шаблунге. Правда, жилая комната здесь вдвое больше и гораздо чище. Со стропил свешиваются сухие кукурузные початки, а вдоль стены, обращенной к низким дверям и двум крохотным окошечкам, расставлены шкафы с красивой резьбой. Судя по множеству серебряных ритуальных сосудов и отделанных серебром деревянных чайных чашек, семья, должно быть, довольно зажиточная (по местным масштабам). В одном углу к стене прислонена бамбуковая, охваченная медными кольцами мешалка для приготовления чая с маслом.

В маленькой комнате, соединенной с жилой, устроена домашняя молельня, где одиннадцать крохотных лампад уютно освещают закопченную, но очень красивую танка [64] , представляющую Будду в позе сострадания.

Семья состоит из старушки, сына, невестки и пяти очаровательных внуков, с которыми я тут же подружилась. Пока я пишу эти строки, сидя на полу у огня, двое младших стоят рядом, облокотившись мне на плечи, и внимательно наблюдают, как чистый лист бумаги покрывается отвратительными каракулями.

64

Танка — своеобразная буддийская икона, рисунок (обычно на ткани или бумаге) на тему буддийской мифологии.

Как только мы вошли в дом, я удобно устроилась на подоконнике и стала смотреть из окна на самый красивый в моей жизни закат. Дом обращен окнами на запад. Перед моим взором раскинулись гряда за грядой туманно-синие горы. За ними на малиновом фоне горизонта едва просматривались призрачные снега далекого массива Дхаулагири. Над заревом заката разлился сине-зеленый океан, по которому одиноко плыла золотая ладья Венеры, а еще выше зенит был подсвечен розовато-коричневым светом. Поистине, вид был величественный, полный покоя. День угасал.