Девственница
Шрифт:
Они готовят эшафот…
…готовят к…
…к завтрашнему дню…
Я не могла ни двинуться, ни продохнуть. В тишине раздался звук, который я научилась распознавать безошибочно, слишком безошибочно. За Колокольной башней, за Кровавой башней от причала у Ворот Изменников приближались вооруженные люди. Судя по звуку, такой же по численности отряд занимал позицию позади Тауэра, беря его в кольцо. Офицеры выстраивали солдат в шеренги по пять, по десять, солдаты поглядывали на мои окна — личная гвардия королевы, ее отборное войско.
У меня вырвался дикий смешок — сколько солдат нужно, чтобы
Я встала на трясущиеся ноги.
— Пошлите за комендантом Тауэра! Я хочу поговорить с сэром Джоном!
Одна из женщин поплелась выполнять поручение, другая упала на колени на ближайшую молитвенную подушечку и громко забормотала по-латыни. Мы ждали в тишине, которая была хуже пытки. Наконец снаружи послышались шаги, вошел Вайн, вернее, его дрожащий призрак. Голос прошелестел тенью звука:
— Мадам, к вам комендант Тауэра! Ибо вошедший был не сэр Джон. Весь в черном, приземистый, прямой как шомпол, он поклонился и сказал, не опуская глаз:
— Сэр Генри Бедингфилд к вашим услугам, леди Елизавета.
— Где сэр Джон?
Он стоял передо мной, честный седой служака.
— Теперь вас стерегу я.
Осужденных на казнь всегда поручают другому человеку.
— Надолго ли?
— Насколько выйдет. — Он помолчал. Его маленькие глазки смотрели прямо на меня. — Я всего лишь исполняю приказы. А королева приказала сообщить вам, чтобы вы готовились провести в Тауэре последнюю ночь.
Глава 18
У него приказы — он им подчиняется. А теперь, согласно этим приказам, я должна умереть.
Всю ночь я молилась. Я не могла плакать, я выплакала все слезы, я молила Бога избавить меня от греха смертельного гнева, чтобы мне не умереть вот так, без суда и следствия. Пусть Бог меня судит — и люди. Я не писала писем, не корпела над завещанием. Моя жизнь пусть будет моей духовной. Это все, что у меня осталось.
Женщины ушли, я осталась одна. На заре, я знала, придут мои единственные присяжные, зловещие матроны, которые, как вороны, слетятся на мое тело, удостовериться, что я не беременна. Детскому телу Джейн пришлось вынести это последнее надругательство. Однако ей-то было вроде как не впервой, ею обладал муж. А мне-то! Я заранее чувствовала, как грубые руки и корявые старушечьи пальцы щупают мои нежные чресла, и всю утробу сводила болезненная судорога. Я молилась и о том, чтобы это выдержать.
Кто умирал в Тауэре? Их так много, всех и не перечислишь. Однако они были со мной в ту самую белую из бессонных ночей, весь легион неприкаянных, неупокоенных душ. Вильям, лорд Гастингс, которого горбун Йорк велел выволочь на казнь без покаяния — так торопился изверг увидеть голову врага еще до обеда.
И брат того же Ричарда, бедный юный Кларенс, утопленный в бочонке с мальвазией…
И добрый сэр Томас Мор, смятенный вихрем отцовского гнева… и печальный, обманутый Уайет, который сам навлек на себя погибель.
И другие, одного со мной королевского рода: малолетние принцы Эдуард и Ричард, убитые своим злодеем-дядей, все тем же горбуном, Ричардом
…кузина Екатерина, отцовская девочка-жена, и кузина Джейн…
…и моя мать, Анна Болейн…
Вороны раскричались перед рассветом, как раз когда пришли мои женщины. Я оделась тщательно во все непорочно — белое, начиная с исподнего, белейшего, какое у меня нашлось, до чисто-белой робы простейшего девического покроя, никаких драгоценностей, кроме молитвенника, волосы распущены по плечам. Когда я наклонюсь поцеловать плаху, они будут моим последним покрывалом, скроют мое лицо.
Сэр Генри явился, бряцая доспехами, за ним следовали человек двадцать — тридцать стражников.
— Если вы готовы, миледи…
— Готова.
— Тогда будьте любезны выйти.
— Мне отказано в утешении веры? Я не могу поговорить со священником? Он нахмурился:
— Такого приказа не было.
— Сжальтесь!
— Королева не разрешила!
Странно… ведь она послала своего личного капеллана отравить последние минуты Джейн назойливыми уговорами вернуться в лоно католичества…
По крайней мере от этого, похоже, я избавлена…
— Если вы готовы, мадам…
Двое стражников выступили вперед и взяли меня под локти. Перед глазами поплыло, я не чувствовала под собой пола. Что-то случилось со слухом, я не понимала слов сэра Генри.
— ..ваши носилки внизу. Если вам нужен священник, то священники есть в Вудстоке… Я прошептала, еле шевеля губами:
— Мои носилки?..
Он раздраженно кивнул:
— Разумеется, госпожа! Чтобы отвести вас в Вудсток! Королева распорядилась выпустить вас из Тауэра: вы отправляетесь в Вудсток.
Вудсток…
В жизни не слышала слова слаще.
Не то чтобы я его действительно слышала, потому что при этом слове я лишилась чувств и очнулась уже в дороге. Позже я узнала у своего сурового тюремщика сэра Генри имя того несчастного, для которого сооружали эшафот, — это оказался последний из мятежных сподвижников Уайета, бедный Вильям Томас, несгибаемый протестант и бывший королевский клерк в совете моего отца, а вовсе не я. Многочисленную стражу прислали по приказу королевы, чтобы следить за порядком, когда меня будут выводить из Тауэра — разгонять народ, не разрешать никому на меня смотреть.
Ибо Мария была на пороге земного блаженства и торопилась убрать с пути любые преграды. День, когда я покидала Лондон, был назначен Филиппом для отплытия из Испании. К тому времени, как он достиг наших берегов, она только что не рехнулась от сдерживаемой любви и надежды. Они встретились у Святого Креста в Винчестере и здесь же обвенчались, она бросилась в его объятия, как самая желанная невеста, хотя весь двор знал, что чувства молодоженов совершенно различны. Когда они встретились, он обнял ее и крепко поцеловал в губы. Однако его молодые спутники не могли скрыть ужаса и отчаяния. «Она такая старая!» — возмущался один. «Такая уродина, такая коротышка, — шептал другой, — и так плохо одета… такая дряблая… такая желтая… и полуслепая… много хуже, чем нам говорили!»