Девственники в хаки
Шрифт:
Бригг, потирая щеку, поднялся.
– Ну-ка, посмотрим, что тут у нас… – Сержант внимательно осмотрел его лицо. – Никаких повреждений. Ступай в строй. В перерыве на чай куплю тебе трубочку с кремом.
Полковой старшина Раскин покинул красное глинистое поле ровно в полдень и, поднявшись по вырубленным в земле ступенькам, двинулся по тропинке, ведущей к дому. У него было полное, слегка одутловатое лицо с тоненьким серпиком усов под носом, голубые, точно у куклы, глаза и редкие светло-желтые волосы. Как и у большинства военнослужащих пенглинского
Толкнув дверь, Раскин вошел в прохладную прихожую. Его жена по обыкновению сидела в гостиной и беседовала со своими золотыми рыбками, то и дело спрашивая у них, который час.
Старшина сделал еще несколько шагов и, повесив ремень на столб, поддерживавший галерею второго этажа, стал снимать ботинки.
На ботинки налипло немного красноватой пыли, и Раскин, поставив их в неглубокий поддон под вешалкой, аккуратно подобрал с пола три крошечных комочка глины. Миссис Раскин сообщила золотым рыбкам, что только что пробило двенадцать и, заметив мужа, приветствовала его высоким, тонким голоском. Раскин не ответил и в одних носках поднялся в комнату дочери.
Постучавшись, он толкнул дверь и вошел в спальню Филиппы. Она, все еще в одних панталонах, сидела перед трюмо и накладывала на лицо крем. Завидев в зеркале отца, Филиппа быстро прикрыла грудь сложенными крест-накрест руками и раздраженно крикнула:
– Почему ты никогда не стучишься, прежде чем войти?!
Старшина Раскин неловко переступил с ноги на ногу. Лицо его стало почти таким же красным, как у дочери. Воспользовавшись его замешательством, Филиппа метнулась к гардеробу и накинула на плечи домашнюю курточку.
– Я стучал, – пробормотал Раскин. – Честное слово, стучал.
– Ага, постучал и сразу вошел! – огрызнулась Филиппа.
– Замолчи сейчас же! – закричал и Раскин. – Замолчи, слышишь?!
После этого в комнате неожиданно наступила тишина. Отец и дочь стояли по обеим сторонам широкой кровати, в упор рассматривая друг друга.
– Почему мы все время ссоримся? – негромко спросил Раскин. – Почему?
– Потому что мы ненавидим друг друга, – резонно ответила Филиппа и снова уселась перед трюмо. Демонстративно не замечая отца, она продолжала мазать лицо кремом.
– Это неправда, – печально сказал Раскин. – Неправда. Когда-то у нас все было хорошо. Просто с тобой стало трудно ладить, ты сама это знаешь…
– А ты врываешься в мою комнату, даже не постучав, – парировала Филиппа.
– Я стучал, – еще раз повторил Раскин. – Извини, пожалуйста…
Он стоял и смотрел на дочь, но Филиппа больше ничего не прибавила. Раскин был вынужден первым нарушить молчание.
– Я извинился, – с нажимом сказал он. – Извинился. Не так уж часто я перед тобой извиняюсь, не так ли?
– Что верно, то верно, – вздохнула Филиппа. – Ну да ладно. Что ты
– Сегодня вечером в гарнизоне будет вечер отдыха. И танцы.
– О, Господи! – воскликнула Филиппа. – Только не это!… Если ты думаешь, что я просто мечтаю, чтобы каждый опившийся пивом капрал рыгал мне в лицо, то ты сильно ошибаешься.
Когда Раскин снова заговорил, в его голосе прозвучали властные нотки.
– Ты пойдешь, – медленно проговорил он. – Говорю тебе, ты туда пойдешь. Танцы бывают не так уж часто – всего один раз каждые три или четыре месяца.
Филиппа бросила быстрый взгляд на его отражение в зеркале.
– Нет, – сказала она, но голос ее предательски дрогнул. Она боялась. – Я не хочу…
– Полковник… – начал Раскин.
– Ну вот, опять «полковник»!… – перебила Филиппа, и на этот раз ее голос прозвучал гораздо увереннее. – Можно подумать, что я – единственное развлечение в лагере или что-то вроде того. Он, небось, говорил, что тебе следовало бы привести меня с собой, а ты встал по стойке «смирно», отдал честь и сказал: «Слушаюсь, сэр! Я прослежу, чтобы она пришла, сэр!» Нет уж, с меня хватит и прошлого раза.
– Не ври, Филиппа, – сказал Раскин своим самым отвратительным тоном и, наклонившись к ее плечу, взглянул на дочь в зеркало. – В прошлый раз тебя не было на танцах.
– Ну, значит это был позапрошлый раз, – брезгливо ответила Филиппа. – Все равно это было ужасно. Или ты думаешь, что я – обычная шлюха из Женской вспомогательной службы? Так вот, я не шлюха!
Раскин повернулся и пошел к двери.
– Не забудь приготовиться, – сказал он деревянным голосом. – Начало ровно в восемь.
Филиппа повернулась к нему.
– Я не хочу! – дрожа воскликнула она. – Не хочу и не могу! Ты не можешь меня заставить!
Услышав эти слова, Раскин потерял терпение, и это было то самое, чего так боялась Филиппа. Отец надвинулся на нее огромными шагами и, схватив за плечи, рывком повернул к себе. Филиппа в ужасе замерла на низеньком стуле; ее самообладания хватило только на то, чтобы крепче запахнуть на груди лацканы домашней тужурки. Не выпуская плечей дочери, Раскин яростно встряхнул ее.
– Я могу тебя заставить и заставлю! – прогремел он прямо в лицо Филиппы, и она почувствовала на щеках брызги слюны. – Заставлю!
Перестав трясти дочь, Раскин наклонился еще ниже и прошипел:
– Ты знаешь, что о тебе говорят в гарнизоне? Знаешь?! Они говорят, что ты – лесбиянка! Говорят, что ты предпочитаешь женщин! Тебе ясно? Ясно, я тебя спрашиваю?!
Филиппа разрыдалась. Слезы катились по щекам, повисали на подбородке и щипали шею. Крем на лице не давал им растекаться, и каждая путешествующая вниз капелька долго сохраняла безупречно округлую форму.