Девушка и смерть
Шрифт:
Я оглянулась на хозяина этого места, молча наблюдавшего за мной. Он так и не снял ни маски, ни даже перчаток. Безмолвная тень в чёрном, неподвижная настолько, что, не зная точно, что он здесь, посмотришь и не заметишь. Было в этой неподвижности что-то неестественное.
— А зачем маска? — спросила я.
— Так нужно, — человек наконец шевельнулся и подошёл ко мне. Остановился рядом, глядя на "кактус".
— Как вас зовут? — спохватилась я.
— Леонардо, — он по-прежнему не глядел на меня. Ни полоски кожи не виднелось из-под глухой одежды, высокий воротник скрывал шею, маска опускалась
Снова повисло молчание. Похоже, он, как и я, не знал, о чём говорить.
— Вы играете? — я кивнула на орган у одной из стен. Металлические трубы зрительно сливались с каменистыми потёками.
— Да. В последнее время я снова стал сочинять.
— А до этого?
— Вдохновения не было. Да и желания, признаться, тоже. Ты вернула мне и то, и другое, Анжела, и я искренне благодарен тебе за это. Надеюсь, ты простишь мне мой обман. Мне действительно казалось, что так будет лучше.
— Это вы хозяйничаете в Опере под именем Леонардо Файа?
— Я. И почему под именем? Меня действительно так зовут.
— Вы тёзка или…
— Или.
Я поверила ему сразу, и теперь молча смотрела на него, чувствуя, как меня охватывает острое чувство нереальности происходящего. Вот так стоять рядом с давно покойным композитором…
— Но ведь… Он же…
— Мёртв? А я и не говорю, что я жив — в обычном смысле этого слова.
— Но ведь вы не призрак, — пробормотала я.
— Нет, конечно. Я вполне материален, из плоти и… — он чуть запнулся, но всё же закончил, — крови. Да ты и сама могла в этом убедиться. Но вот так, во плоти, меня не видел почти никто.
— Даже Рената Ольдоини?
— Даже она. Это был чисто духовный союз. Впрочем, — добавил он, — иные мне и недоступны.
Я молчала, не зная, что сказать.
— Но я забываю об обязанностях хозяина, — Леонардо сделал приглашающий жест, указав на столик и стоящие рядом стулья. На столике красовалась ваза с фруктами, тарелки с закусками и пирожными и бутылка вина. — Присаживайся, угощайся.
— А вы? — спросила я, заметив, что на столике только один бокал.
— Я не нуждаюсь в пище.
Голод, которого я прежде не чувствовала, тут же снова напомнил о себе, и я не заставила просить себя дважды. Хозяин пристроился напротив, но тактично глядел в сторону, не портя мне аппетита чересчур пристальным вниманием. Так танцевала я с ним, или нет?
— Никогда не слышала, чтобы Леонардо Файа умел так танцевать.
— А я и не умел — при жизни. Научился позже. В том, чтобы не быть живым, есть свои преимущества — тело становиться куда послушнее. Не болит, не устаёт, не жалуется… Правда, и не заживает, так что всё же приходится соблюдать некоторую осторожность.
— Вы расскажете мне о себе?
— Не сейчас. Быть может, позже.
— Ну, тогда… Может быть, вы сыграете? Что-нибудь из сочинённого вами недавно.
Леонардо молча посмотрел на меня, потом поднялся и подошёл к органу. Сел на табурет, положил руки на клавиатуру, не снимая перчаток, на мгновение замер и заиграл.
После
— Я хочу добавить к этому струнный ансамбль, — сказал Леонардо, снимая руки с клавиш и поворачиваясь ко мне. — Один инструмент, даже такой — это всё же бедно.
— Тогда это будет что-то и вовсе потрясающее.
— Тебе понравилось?
— Очень.
Хотелось добавить, что я никогда не забуду этого вечера, этой ожившей волшебной сказки, но я почему-то засмущалась, и ничего не сказала. Вместо этого я взяла наполненный бокал и выпила. Сознание немного сдвинулось, кончики пальцев стали неметь, и я спешно отправила в рот кусок холодного мяса. Не хватало только опьянеть и всё испортить, ведь я не слишком привычна к спиртному.
— Скажите, а воды у вас нет?
— Только родниковая. Хочешь?
Я хотела. Родник оказался крохотным озерцом, метра полтора в диаметре, расположенным в соседней пещерке, входа в которую я раньше не заметила. Она служила чем-то вроде спальни, во всяком случае, здесь стояли кушетка-рекамье и туалетный столик. Я наполнила бокал водой, прозрачной настолько, что сквозь неё можно было разглядеть каждую песчинку на дне водоёма. Интересно, какая тут глубина? Я сунула руку в ледяную воду, она вошла по запястье, потом по локоть, а пальцы всё никак не могли нащупать дна.
— Здесь глубина больше двух метров, — сказал наблюдавший за мной Леонардо.
— Правда? — я недоверчиво посмотрела на него.
— Правда. Просто вода очень прозрачная, поэтому дно кажется близким.
Сказка не кончалась. Леонардо играл мне ещё, и старые, и новые произведения, бесчисленные свечи дрожали и мигали, и наши тени скользили по выступам стен и потолку. Я слушала его, как заворожённая, пока в конце концов не заснула прямо в кресле. Сколько я проспала, я не знаю. Проснулась я на той самой кушетке рядом с озерцом. Здесь свечи горели по-прежнему, но в соседней пещере, насколько можно было разглядеть через неровный входной проём, было темно.
Я встала с кушетки, жалея, что под рукой нет часов. Чувствовала я себя вполне бодрой, хотя и не могла сказать, что совершенно выспалась. Я провела рукой по спутавшимся во сне волосам, подошла к туалетному столику и увидела на нём черепаховый гребень. Стояла там и косметика, но я почти никогда не пользовалась ею вне сцены, отчасти от лени, отчасти из опасения испортить кожу, и так частенько покрытую слоем грима. Я взяла гребень и начала приводить себя в порядок, постаравшись сделать это побыстрее.