Девушка из письма
Шрифт:
Лежа в кровати в отделении, пытаясь изгнать из утомленного сознания нахлынувшую тоску, она с болезненной ревностью наблюдала за чужими мужьями. Они появлялись, чтобы забрать поправившихся жен и уходили прочь, счастливые уже оттого, что единственный визит в больницу остался позади, и в мире вновь царил порядок.
Ей хотелось прокричать им: «Это нам с Джорджем следовало уйти. Мы должны были состариться вместе».
Он умер больше семи лет назад, но окружающие были не правы: легче не становилось. Прошедшее время означало лишь то, что друзья больше не спрашивали о Джордже, перестали упоминать о нем, из страха снова вызвать у нее слезы. Она
Хелена осмотрела комнату, отыскивая то, что могло бы помочь ей дотянуться до кнопки вызова. Взгляд упал на стоявший на тумбочке вентилятор. Его принесла Китти, чтобы охлаждать ее во время долгих сеансов диализа. Прошло всего несколько часов, но она отчаянно скучала по дочери. Если бы Китти была здесь, она бы отправилась кого-нибудь искать, раскритиковала бы медсестер и удостоверилась, что ее мать в целости и сохранности вернули обратно в отделение.
Лежа в тускло освещенной комнате, Хелена думала о Китти. В последнее время та была подавлена и постоянно спрашивала об Эльвире. Хелена настолько устала от этой темы, что при одном упоминании о девочке ей становилось плохо. Она приложила невероятные усилия, чтобы простить Джорджа, и позволить принести домой из обители Святой Маргарет даже одну из близняшек. Решение о том, кого из двоих взять, на тот момент было очевидным: у Эльвиры наблюдались проблемы с дыханием. Сам Отец Бенджамин сказал, что ей нужен специальный уход. Джордж не смог бы его обеспечить. Ему хватало забот и с одним ребенком.
— Ты когда-нибудь думала об Эльвире, пока я росла? — спросила Китти этим утром; взгляд ее застыл, как и всегда при упоминании о сестре. — Просто хочу знать, беспокоилась ли ты вообще о ней.
Комната закружилась, Хелена сглотнула поднимающуюся к горлу тошноту. В тот момент ей просто хотелось, чтобы Китти ушла. Но сейчас, когда девушки не было рядом, Хелена отчаянно желала ее вернуть.
— Медсестра, — прохрипела она.
Ей почти не давали пить, пытаясь прекратить дальнейшее накопление жидкости в ногах и легких. Разрешенные дозы воды постоянно урезались, и во рту у Хелены было так сухо, что она едва могла говорить. Однако, толку от этого практически не было. Несмотря на то, что порой она даже дышала с трудом, ноги ее продолжали распухать. Теперь они почти не двигались и выглядели какими-то чужеродными. Кожа на них истончилась и стала настолько чувствительной, что, казалось, могла разорваться от легчайшего нажатия.
Тишина звоном отдавалась в ушах. Малейшее движение вызывало сильнейший приступ тошноты. Вскоре ее начнет рвать, она не сможет остановиться, и уровень обезвоживания станет критически низким. «Спокойно, кто-нибудь скоро придет». Ее мучила жажда, очень сильная. Последнее, что она пила — маленькую чашку воды за завтраком, и после сильно потела. Теперь кожа ее зудела так, будто по ней ползали насекомые, проникая до самых костей. Но, несмотря на мучительные ощущения, дотянуться до них не было никакой возможности.
Внезапно, без какого-либо предупреждения, рот Хелены наполнился жидкостью, и ее начало рвать. Она всхлипнула, масса потекла вниз по груди, горло обожгло кислотой.
С трудом подняв руку, чтобы вытереть рот, Хелена молилась, чтобы в коридоре раздались чьи-либо шаги. Но все было тихо; лишь сердце колотилось в груди. Она посмотрела на засевшую в руке толстую иголку. Самой ее не
Борясь со второй волной тошноты, она снова услышала снизу, из родильного отделения, слабый детский плач. Она часто слышала, как дети плакали по ночам. Иногда сквозь пол проникали стоны рожениц, с течением времени становясь все громче. Потом, наконец, наступала тишина, вскоре сменявшаяся криком новорожденного.
Для большинства это был сладчайший из звуков, но для Хелены — словно скрежет ногтей по классной доске. Невольное напоминание о сотнях девушек с пепельными лицами, стучащихся в дверь кабинета Матушки Карлин. Молча наблюдавшие, как ручка в ее руке скользит по тексту договора, окончательно решавшего судьбы их детей. А потом ей приходилось произносить заученную речь о том, что все делается к лучшему. Самые чувствительные подписывали сразу. Другие боролись дольше. Но, в конце концов, благодаря силе убеждения Матушки Карлин, соглашались все.
Хелена даже представить не могла, насколько было бы мучительно отказаться от ребенка. Она достаточно остро переживала уже то, что не могла сама выносить дитя. А девушки продолжали приходить, все более юные, бледные и хрупкие. Хелена много раз пыталась остановиться, поручить это дело кому-то другому, но Отец Бенджамин настаивал на ее участии. Он говорил, что у нее к девушкам особый подход, что ей они верили. Она же была молодым юристом-стажером в мире мужчин, и не хотела вылететь со своей первой работы.
Внезапно Хелена услышала, как в замке повернулся ключ. Она понятия не имела, почему заперли дверь. Возможно, про нее просто забыли, а сейчас пришла уборщица. Не важно, почему ее бросили; самое главное, что нашли. Когда дверь, скрипнув, открылась, и свет из коридора осветил комнату, Хелена почувствовала волну огромного облегчения. Поскольку кровать стояла к двери изголовьем, она не видела вошедшего, лишь слышала шаги.
— Эй! — прохрипела она, засохшая рвота разъедала краешки губ.
Ей не ответили. Хелена слышала, как стучат по полу ботинки, ждала, что кто-то появится возле кровати и позаботится о ней.
— Эй! — Она повысила голос, но могла лишь шептать. — Пожалуйста, ответьте. Ради Бога, помогите мне.
И опять тишина в ответ. Вошедший замер неподвижно где-то позади.
— Что вы делаете? — умоляла Хелена. — Я не могу двигаться. Пожалуйста, помогите.
Она повернула голову, отчаянно пытаясь рассмотреть, кто еще находился в комнате, и почувствовала на шее теплое дыхание. Чья-то рука протянулась к прикроватной лампе и выключила ее. Комната сразу же погрузилась во тьму.
Внезапно Хелена почувствовала, как дернулась воткнутая в нее иголка, и по руке поползла острая боль. От неожиданности она резко выдохнула, с трудом приподняла другую руку, пытаясь понять, что же случилось. На глаза навернулись слезы, когда пальцы нащупали сместившуюся в фистуле иглу. Крепившая ее лента оторвалась.
В панике ощупывая руку неуклюжими, раздувшимися пальцами, Хелена изо всех сил пыталась затолкать иголку обратно. Но лишь выдвинула ее еще дальше. И беззвучно закричала в агонии, обдирая покрытую синяками кожу. По полу зашуршали ботинки, быстро распахнулась и вновь закрылась дверь. Хелена почувствовала, как по руке и распухшим пальцам заструилась жидкость, образуя под ладонью лужицу.
Кровь. Так много крови. Хелена изо всех сил зажала отверстие, где находилась фистула, но понимала, что та встроена прямиком в артерию, и кровотечение не остановить.