Девушка лет двадцати
Шрифт:
– Ваш лоб как будто получше, – произнесла она.
– Да, спасибо! Быстро зажило.
– Небольшой след остался, но, я надеюсь, скоро исчезнет. Кстати сказать, он еле заметен. Я заметила только потому, что знаю, куда смотреть.
– Да, уже все в порядке!
– Простите, что была с вами тогда груба. Меня одна вещь очень расстроила, а когда меня что-нибудь расстраивает, я делаюсь грубой.
– Ах так!
– Словом, простите.
– Не стоит!
Моим глазам не слишком хотелось от нее отрываться, но я перевел взгляд и заставил себя смотреть в окно. Может, это – одна из форм ее дурацкого протеста против такой ничтожно-благопристойной
– О чем вы с ним беседовали?
– Так, ни о чем особенно. О музыке.
– Он вам говорил насчет субботы? Ближайшей субботы?
– Нет. А что будет в субботу?
– Вы в этот день вечером свободны?
– Могу освободиться. – В субботу вечером мне предстоял концерт сольного пения и свидание с Вивьен; первое можно пропустить, а второе отложить. – А что?
– Он мне говорил, что собирается организовать небольшой ужин. В ресторане. Чтобы была я, вы и эта девица.
Вот она, услуга! Что ж, Гилберту нельзя вовсе отказать в интуиции, а Пенни удалось освободить Роя от того, чтобы самому сделать мне в удобный момент это предложение. Как он сможет одновременно договориться и с Гилбертом, предугадать было трудно, однако Рой всегда отличался обилием и разнообразием своих возможностей. Я спросил машинально:
– Какая девица?
– Ее зовут Сильвия. Вы, должно быть, с ней встречались. У нее такие длинные волосы.
– Да. Действительно, встречался. Когда вы с ней познакомились?
– Я в жизни ее не видала! Он мне о ней рассказывал. Ну, и как она внешне?
– Она… э-э-э… не в моем вкусе, – с трудом выдавил я.
– Угу, он говорил, что молоденькая. Хорошенькая?
– Я бы не сказал. Но, разумеется, о вкусах…
– Так что, пойдете на этот ужин?
– Не думаю.
– Бросьте, пошли, это будет забавно! Сами сказали, что освободитесь.
– Забавно? – Я постарался не придать этому восклицанию слишком легкомысленно-бодрое звучание. – Вот уж чего бы никак не сказал, имея в виду… имея в виду ее общество. Хотя, гм, для вас, возможно, это выглядит забавно, не так ли, показаться в свете с папашей и его птенчиком да вдобавок еще с одним типом для ровного счета? – А что такого?
Я набрал побольше воздуха в легкие, чтобы сказать ей, что если с точки зрения такого ветхого и древнего понятия, как чувство меры, она не видит ничего особенного в данном предложении, то я предпочту в компании служителей Церкви заявить, что у меня просто нет слов. Но на мгновение я задержал дыхание, осознавая, к моему вящему раздражению, или неловкости, или чему-то еще, что больше уже не ощущаю во всем этом деле ничего предосудительного. Тут вдруг мне пришлось разом выпустить весь воздух из груди, потому что автомобиль резко затормозил, как будто врезался в кирпичную стену, и я метнулся вперед и
Я разобрался в происшедшем. Машина врезалась не в кирпичную стену, а в идущий впереди автобус, слегка помяв ему зад, но сама при этом осталась вроде как бы невредимой. Все трое моих попутчиков также были целы, без сомнения предвидев столкновение. Гилберт высунул голову в окошко, Рой приоткрыл дверь, а Пенни хохотала и, как видно, от всей души. Переходившие улицу пешеходы останавливались, глазели, и так и замирали посреди улицы. Мы застряли на углу Кондуит-стрит. Было ровно четверть первого. На противоположной стороне улицы показался полицейский.
Бросив Рою, что буду звонить, я выбрался из машины и оказался на тротуаре. Впереди по всей Оксфорд-серкус застыли ряды неподвижного транспорта. Я двинулся вперед легким шагом пехотинца, предпочтя явиться в студию, опоздав минут на двадцать, но в свежем виде, чем опоздать меньше чем на четверть часа, но явиться во взмыленном. Я пробирался через заслоны семейных групп, передвигавшихся со скоростью едва начавших ходить младенцев, мимо дам с собаками на длинных поводках, мимо сцепленных под ручку троек, мимо внезапно останавливающихся старцев, мимо фаланги школьников, мимо двух увлеченно беседовавших девиц, мимо идущего прямо на меня сикха, уткнувшего нос в развернутую карту города. Больше всего раздражало меня в смехе Пенни предчувствие, что завтра я смогу определить в полной мере его мотивы, ни единого из которых сегодня представить абсолютно не способен. Смешное привлекает не потому или не столько потому, что несчастья ближнего увлекательны с безопасного расстояния, но именно в силу стирания отставания по времени. Кончится запись, и я зайду в пивную Джорджа, закажу себе пинту пива, кусок круглого острого сыра, круглый ломоть ветчины и побольше горчицы. А потом, дома, буду слушать новую запись моцартовских сонат К-415 и К-467 в исполнении Вальтера Клайна.
Я перешел Оксфорд-стрит, и тут меня кто-то окликнул сзади; это оказалась Пенни собственной персоной со шляпой в руке. Я остановился. Все проходившие мимо оборачивались и глядели на нее. Внезапно я почувствовал, что мотаюсь вот уже семь часов, что мне жалко коврик, с которым что-то приключилось, что у публичного громоотвода в контракте должен быть пункт, оговаривающий исключение из его обязанностей ответственности за все, начиная с присутствия в клубе и кончая отсутствием у Моцарта восторга к колыханию знамен, что мне душно, что у меня ноет сердце.
Пенни подошла ко мне: физического волнения в ней ощущалось меньше, чем можно ожидать от такой завзятой флегмы, однако вполне достаточно для того, чтобы мой взгляд тут же упал на вырез ее костюма. Должно быть, она их чем-то подпирает, подумалось мне. Что-то там снизу подкладывает. Может, рулоны туалетной бумаги?
– Погодите минуту, – сказала она.
– Не могу, мне нужно на Би-би-си. Я опаздываю!
– Ничего, подождут.
– Пенни! Мне надо идти.
Вынырнувший из-за моей спины тип в комбинезоне врезался в Пенни с такой силой, что ее развернуло, однако она и рта не раскрыла ему вдогонку, хотя мы с Вивьен никогда бы не оставили такое без внимания.