Девушка, общавшаяся с Богами
Шрифт:
— Не обижайся, любимая. Прошу тебя.
Я снова вздохнула:
— Я не обижаюсь… Но всё равно обидно. Я же — будущий Пророк, а как я буду делать свои пророчества, если от меня всё скрывать будут?
— Станешь Пророком, дашь клятву о неразглашении, и все тайны твои будут, — улыбнулся любимый и поцеловал меня в шею за ухом.
Я повернулась, подняла голову, и горячие губы коснулись моих губ. И после этого мне, как всегда, стало не до государственных тайн…
Нэзвинг
Джэффас
Боялся Нэзвинг не за себя — за жену и сыновей своих. Сыновья были его гордостью. Старший служил в армии и быстро продвигался по карьерной лестнице, младший учился в Высшей Школе Магии и Колдовства, девятый курс закончил, ещё год — и вышел бы дипломированным боевым магом. Нэзвинг мечтал пристроить его во дворец, под начало своего друга Джэффаса. Но теперь все его мечты пошли прахом. Его казнят, а сыновей, в лучшем случае, лишат родовых привилегий и сошлют в поместье, а в худшем…
О худшем Нэзвинг старался не думать. Слишком больно становилось от мысли, что с его мальчиками может что-то случиться.
А ещё мучили мысли о жене. Как переживёт произошедшее Лэнси? Как чувствует себя она сейчас, узнав, что её муж оказался государственным преступником, изменником, покушавшимся на жизнь одного из первых лиц государства?
И в тысячный раз начинал лорд вспоминать страшный день, в один миг перевернувший всю его жизнь. Сначала воспоминания были смутными, словно дымкой покрытыми. Но с каждым разом всё больше подробностей вспоминалось, всё ярче становилась картинка, и, наконец, пелена спала, и он вспомнил всё. Как Гэнси околдовал его… точнее, тот, кто выдавал себя за Гэнси. Теперь Нэзвинг был уверен в том, что его старинный приятель не виноват, не заколдовывал он своего друга. А тот человек, который так ловко прикрылся мороком, оказался сильным колдуном. И внушение сделал так быстро и незаметно, что он и не понял ничего. Ещё и мчался во дворец со всех ног, навстречу собственной гибели.
И покушение вспомнил: как ворвался в зал, увидел стоящего у трона Стэнна, и ненависть окатила горячей волной, заставив забыть, зачем он так сюда торопился, кинула вперёд, затмив разум. И сколько силы вложил он в вылетевшее из рук заклинание, тоже вспомнил…
И ведь винить некого! Сам, только сам виноват! Пошёл на встречу с неизвестным человеком, не прикрывшись ментальным щитом! А ведь Джэффас его неоднократно предупреждал. И Его Величество даже Указ издал, повелевающий всем придворным носить ментальный щит не только во дворце, но и дома. А он, ослушник, дома снимал его, как рабочий костюм, чтобы не обижать Лэнси. Она-то от него никогда щитом не закрывалась.
Вот и доигрался. И сидит теперь в тёмном и сыром подвале, на цепи,
Какое счастье, что его покушение не удалось!
И какое горе, что он так подставил собственных сыновей.
Дни проходили за днями, и здесь, в постоянном сумраке каземата, Нэзвинг потерял счёт времени. Сперва ждал, вздрагивая от малейшего шума, от шагов сменяющегося караула, что его поведут в пыточную, чтобы узнать о зачинщиках покушения.
Хоть и понимал, что пришедший в первый же час после его заточения лорд Рэвалли наверняка прошерстил все его воспоминания, и теперь Король о покушении знает даже больше, чем он сам. И пытать его совершенно бесполезно. Разве что, в наказание за преступление.
Потом, устав от собственного страха, с каким-то отчаянным нетерпением стал ждать казни, желая, чтобы закончилось мучительное ожидание. Но дни шли, а о нём словно забыли, и он внезапно понял, что это — и есть казнь. Что теперь он будет находиться в этом тёмном и сыром каземате до скончания своих дней. И чуть не взвыл от тоски, представив, сколько еще долгих дней придётся ему сидеть в цепях, гремящих от малейшего движения, натирающих запястья и лодыжки, мечтать о свете и солнце, слушая шорох стекающей по угловой стене воды, кутаясь в одеяло от пронизывающей сырости.
Но он сам виноват. Сам.
Он был на хорошем счету, Король его уважал, Джэффас считал лучшим другом. А он покусился на самое святое, что у них есть: на любимого сына и правнука.
Если бы кто-то посмел тронуть его сыновей, он бы преступника порвал на части и глазом бы не моргнул. Так чего ж он удивляется жестокому наказанию после того, как чуть не убил Стэнна?
И мысли Нэзвинга снова возвращались к семье, к жене и сыновьям, которым он принёс столько горя. Лишь бы с ними было всё в порядке. Лишь бы на них не отразилась его казнь. Король добр и милостив, он не будет наказывать ни в чём не повинных детей. И Лэнси… Лэнси… Сможет ли она когда-нибудь простить его?
Почувствовав чей-то взгляд, Нэзвинг поднял глаза и, увидев стоящего у входа Джэффаса, торопливо поднялся, гремя цепями, и склонился в поклоне:
— Джеффас… — голос сорвался, но лорд взял себя в руки и поправился: — Лорд Джэффас, рад вас видеть.
Королевский Колдун не ответил на приветствие. Молча подошёл к узнику, снял оковы и коротко сказал:
— Пойдём.
— На казнь или в пыточную? — голос опять дрогнул, и Нэзвинг закусил губу: незачем показывать свою слабость. Он — дворянин, и должен уметь держать себя в руках в любых обстоятельствах.
Но Джэффас снова не ответил. Вышел из камеры и пошёл по коридору, даже не посмотрев, идёт ли за ним осуждённый. Нэзвинг поднял голову, сжал губы и двинулся за бывшим другом.
Мимо пыточной прошли, не замедлив шаг, и лорд с облегчением сглотнул ставшую вязкой слюну. Значит, сразу казнь. Слава Древним Богам! Сжалился Король над своим верным вассалом, учёл бывшие заслуги. Если б ещё казнили тайно, на скрытой пологом невидимости площадке на заднем дворе дворца, он был бы вообще счастлив.