Девушка по имени Йоханан Гелт
Шрифт:
Я собирала эту инфу, еще не вполне представляя себе, как буду ее использовать, но тут как раз выяснилось, что Микины надежды на звонок шейха Абульабеда окончательно накрылись медным бедуинским тазом, и параллельные разнонаправленные линии моей женской логики в очередной раз сошлись в нужной мне точке.
– Подвезти куда-нибудь? – промычал он, пожирая глазами мою грудь.
– Ага. От полтинника до стольника, – сказала я и шагнула вперед.
В ноздри мне ударила вонь свалки – особенная, не похожая на какие-либо другие запахи. Так невыносимо могло вонять лишь варево из растительной гнили, строительных отходов, кровавых больничных бинтов, птичьего помета, тлеющего
– Дороговато… – он по-шакальи облизнулся. – Шестьдесят за всё про всё.
Ну да. Какая же бедуинская сделка без торговли.
– Та-ак… – протянула я. – Ты уж реши, будем трахаться или торговаться.
– Ладно, садись, – сказал он, распахивая дверцу.
Я подошла поближе и отшатнулась. На сиденье высилась груда вонючего хлама: тостеры, позеленевшие медные тарелки, помятый чайник и клубок проводов.
– Смеешься? В мою задницу столько всего не поместится.
Он ощерился, что, вероятно, означало улыбку, и смахнул свои ценности на пол. Когда бедуин очень хочет женщину, он может пожертвовать даже ржавым чайником.
– Садись.
Судя по тому, что в кабине вонь стала и вовсе нестерпимой, главным ее источником был не мусор, а сам водитель. «Терпи, дура, терпи!» Мы отъехали от перекрестка. Скот не отрывал взгляда от моей груди и молчал, как дохлая крыса со свалки. Сомневаюсь, что он знал достаточно слов, чтобы поддерживать простейший человеческий разговор. Зато штаны в деликатном месте топорщились у него весьма красноречиво. Ишак изготовился к случке. Экая мерзость…
Мне уже приходилось находиться рядом с человеком, про которого известно, что он вот-вот умрет. То есть известно мне, известно Мики, известно снайперской винтовке в Микиных руках, но сам человек не имеет об этом ни малейшего представления. Он со своей стороны продолжает жить, хотеть, потеть, жевать, желать, строить планы на завтра, на послезавтра и на годы вперед. Он предполагает купить новую машину, переехать в другой город, развестись и жениться снова, родить детей, состариться, одряхлеть, долго бороться с раком и победить, поскольку к тому времени найдут надежное средство против этой болезни.
А там – кто знает? – может, вовсе не придется умирать, если часто упоминаемые в новостях «британские ученые» среди прочих своих открытий изобретут эликсир молодости. Он не говорит об этом вслух, он даже не думает об этом постоянно – но эта воображаемая картина, этот уходящий в голубую глубину фоновый задник и составляет основное содержание его жизни. Все действие, происходящее с ним на сцене, совершается на этом фоне и определяется им. Не будь этого фона, лишилось бы смысла и само действие, сама жизнь.
А ты смотришь на него и видишь труп. Видишь сцену без задника, с непроницаемой чернотой вместо фона. И возникает странное чувство, будто ты в театре, а перед тобой актер, изображающий несуществующего персонажа… вернее, не актер, а кукла, потому что актер все-таки знает, что персонажа не существует. Потому что актер, сыграв роль, отправится домой, или в бар, или к подружке, а куклу просто снимут с руки и уложат в ящик до следующей ярмарки. В такие моменты главное –
– Сверни здесь, – сказала я. – Далеко не поедем.
Живой труп послушно свернул на грунтовку и проехал еще метров сто.
– Хватит, – сказала я. – Глуши свою тарахтелку.
Он поднял ручник, потянулся к ключу зажигания, и тут я воткнула ему в плечо шприц. Труп ойкнул и схватил меня за руку.
– Пусти! – крикнула я, но подлец держал крепко.
Свободной рукой я сняла туфлю и вдарила ему по роже каблуком – раз, другой, третий… Я лупила каблуком как молотком.
– Пусти! – вопила я. – Пусти, сволочь! Пусти-и-и…
– Бетти, хватит, – голосом Мики произнес за моей спиной Кукловод. – Он уже мертв, ты что, не видишь?
Только теперь осознав, что меня давно уже никто не держит, я спрыгнула на землю.
– Дай воды! Нет, не пить – полей. Полей мне на руки…
Мики лил мне в ладони воду из бутылки, а я пригоршнями плескала ее в лицо, в ноздри, где по-прежнему гнездилась мерзкая вонь, плескала и никак не могла отмыться.
– Хватит, – сказал Мики. – Переоденься, а мы пока погрузим.
Они с Зивом принялись перетаскивать труп в кузов «Тойоты». Оба были одеты по-бедуински – в длинные балахоны, лица замотаны головными платками. Пикап «Пежо», на котором они следовали за машиной Али, принадлежал племени рашайда. Мики угнал его два часа тому назад от кофейни на Первом шоссе. Я тоже переоделась. Зив остался в «Тойоте»; вернувшийся Мики смерил меня придирчивым взглядом.
– Замотай голову, чтобы только глаза были видны, – сказал он. – Да не так! Дай-ка мне… Ну вот, примерно так. Вообще-то лучше сядь на заднее сиденье и не высовывайся. У них там видеокамеры на подъезде. Вдруг потом разглядят что-то не то… Ты как, в порядке?
Я молча кивнула. На холме возле Аз-Зубейдат мне не пришлось выходить из машины. Мики и Зив управились вдвоем. Когда мы отъехали, детоубийца свисал с рамы на своем пикапе – в точности так же, как два с половиной года тому назад свисали несчастные девочки. Отъехав на достаточное расстояние, мы еще раз переоделись и, бросив «Пежо» на обочине, пешком добрались до своей тачки. В ворота Офера наш «Шевроле» въехал уже на рассвете.
– Ну, если он и теперь не позвонит… – сказал Мики.
– Позвонит, не сомневайся, – ответила я. – Вы как хотите, а я под душ. Постою там часик-другой – может, отмоюсь.
Звонок прозвенел уж после того, как мы отправили Малыша в школу. Мики взял трубку и минуту-другую слушал, не произнося ни слова.
– Когда?.. Где?.. – спросил он наконец, выслушал ответ, положил телефон и повернулся к нам. – Звонил Абульабед. Встречаемся в три часа ночи в вади Ганэн. Зив, собирай ребят и предупреди своего приятеля-следопыта из Бани-Рашад. Пусть готовят достойную встречу.
Мики сказал мне остаться дома. Наверно, он готовился к моим возражениям, но я и не намеревалась участвовать в истреблении банды «рюкзачников». Война – неженское дело, особенно когда она превращается в бойню. Мики и Зив уехали воевать, а я уложила Малыша и легла сама. Последние несколько ночей получалось урвать для сна не так уж много времени, и я была уверена, что отключусь, едва коснувшись подушки. Но вышло иначе, как это иногда бывает на фоне крайней усталости. На фоне, на фоне, на фоне…