Девушка с аккордеоном (Княжна Мария Васильчикова)
Шрифт:
Когда Мисси узнала о том, что предстоит Адаму, она и сама словно бы сошла на какое-то время с ума. Во всяком случае, очередная запись в ее дневнике свидетельствует, что человек в здравом рассудке не мог совершить того, что совершила она:
«Среда, 23 августа.
Я пойду на все, чтобы выцарапать Адама и Готфрида, и графа Шуленбурга тоже, если получится. Просто невозможно больше вести такое пассивное существование, покорно ожидая, пока упадет секира. Теперь, когда арестовывают родных и даже друзей заговорщиков, многие так напуганы, что достаточно упомянуть при них чье-то имя, и они отводят глаза. Я решила испробовать новый подход: я попытаюсь добраться до Геббельса. Лоремари, тоже считает, что через Геббельса можно кое-чего добиться, хотя бы уже потому, что он умен и, должно быть, понимает
Четверг, 24 августа…
Сегодня утром я позвонила Дженни Джуго [3] . Когда я ее молила о немедленной встрече, она встревожилась. Я приехала… на студию… Дженни я застала в момент съемки, с молодым человеком у дог, он страстно приник к ее коленям. К счастью, эпизод снимался недолго, вскоре она прошла к себе переодеться. Костюмершу она отослала, чтобы мы могли поговорить, но и после этого мы разговаривали только шепотом.
Я сказала, что мне нужно видеть Геббельса и что она должна устроить мне встречу с ним. Она ответила, что если это абсолютно необходимо, то она, конечно, это сделает, но сама она с ним в ссоре и не встречалась уже два года. «А что, неприятности у Татьяны или у Пауля Меттерниха?» — «Не у них», — сказала я. Она облегченно вздохнула. «У моего начальника». Я объяснила, что его приговорили к смерти, но мы подозреваем, что он еще жив, и надо действовать быстро. В конце концов, Геббельс был героем дня — это ведь он подавил восстание! Я скажу ему, что Германия не может позволить себе терять так много исключительно одаренных людей, которые могли бы принести стране столько пользы, и так да-» лее. Дженни спокойно выслушала все это, а потом повела меня в сад. Там она взорвалась: моя идея — полное безумие! Геббельс — абсолютный мерзавец, он не станет помогать кому бы то ни было. Ничто не заставит его и пальцем пошевелить ни для кого из них. Она сказала, что это жестокий, порочный садистишка, что его ненависть ко всем замешанным в покушении на Гитлера просто невероятна, что у него утробное отвращение ко всему, за что они стоят, что он самый последний подонок и что если я хотя бы мимоходом попадусь ему на глаза, то окажется втянутой вся семья… Она умоляла меня отказаться от этой затеи и добавила, что студия кишит стукачами Геббельса, которые вынюхивают потенциальных изменников среди актеров… У нее самой прослушивается телефон, она каждый раз слышит щелчок. Целуя меня на прощанье, она сказала мне на ухо, что если кто-нибудь спросит о цели моего приезда, то она объяснит, что я хотела сниматься.
3
Дженни Джуго — одна из самых популярных немецких кинозвезд, была любовницей Геббельса и приятельницей семьи Меттернихов, а потому хорошо знала и Татьяну, и Мисси Васильчиковых.
Я вернулась в город окончательно обескураженной и без сил. В квартире я застала Лоремари Шенбург и Тони Заурма. Лоремари была в полной истерике. Я ни разу не видела ее в таком состоянии… Никто из нас, сказала она, не выпутается; они делают такие уколы, которые парализуют силу воли, и заставляют говорить…
Затем Тони пришел ко мне в комнату и рассказал мне все о суде над Адамом. Адам заметил его, долго пристально смотрел на него, но ничем не подал вида, что узнал, а затем стал наклоняться вперед и назад, как бы покачиваясь. Он был без галстука, чисто выбрит и очень бледен. Тони весьма внимательно обследовал зал ©уда и пришел к выводу, что отбить кого-либо силой там совершенно невозможно. Даже так называемая «публика» состояла в основном из головорезов и полицейских, причем вооруженных.
Он ушел из зала еще до оглашения приговора, зная с самого начала, каким он будет».
И то, каким будет итог всех стараний влюбленной девушки и ее друзей, тоже было ясно с самого начала. Но они еще бились, еще искали какие-то подходы, и день за днем Мисси жадно ловила слухи, подтверждавшие, что ее любимый еще жив. В том числе и 26 августа…
Говорят, что любящее сердце — вещун.
Однако его робкий голос был заглушен голосом отчаянной надежды. Отчаянной — напрасной, пустой, бессмысленной, потому что именно в этот день Адам-Тротт
После этого она взяла отпуск по болезни и уехала из Берлина. Болезнь, кстати, не была выдумкой. Друзья чуть ли не насильно отправили Мисси к врачу, обеспокоившись, насколько она измождена. Да она и сама ощущала такой упадок сил, что едва находила в себе силы двигаться. Как если бы смерть Адама остановила какой-то двигатель, который заставлял ее сердце биться. Врач выяснил, что у нее не в порядке щитовидная железа: обострение на нервной почве. Мисси было предписано принимать большие дозы йода и переменить климат. Вот уж последнее-то она сделала с удовольствием!
Несколько месяцев Мисси провела в Австрии у сестры и ее мужа. Аккордеон, катание на лыжах — и молчание, молчание о том, что подтачивало ее здоровье и заставляло кричать по ночам. Потом много, много лет ее мучил один и тот же сон… сон о фортепьянных струнах, .. о крюках на железной балке… Наверное, останься она в Берлине, она не выдержала бы и сошла с ума. Любовь и забота сестры и Пауля Меттерниха излечили ее.
Ей нужно было снова устроиться на работу — чтобы не возникло проблем с полицией. Подруга Сита Вреде (ее имя было Кармен, однако все называли ее Сита, от «Карменсита») помогла Мисси устроиться медсестрой в госпиталь люфтваффе — германских военно-воздушных сил. Мисси выдали униформу Красного Креста, новый набор документов и металлическую бирку, на которой ее фамилия была выгравирована дважды: если Мисси «погибнет на боевом посту», бирку сломают пополам и одну половинку пошлют «родным и близким». Принята в госпиталь Мисси была 11 января 1945 года.
В этот день ей исполнилось 28 лет. А ей иногда казалось, что жизнь уже прожита…
Адам фон Тротт когда-то сравнивал ее с Жар-птицей, которая свободно парит над миром, над его бедами, проблемами. Он очень точно определил суть этой загадочной девушки. Даже погружаясь в боль, в беды человеческие по горло, с головой, даже страдая, почти умирая, она продолжала оставаться свободной от тех кандалов обыденности и сиюминутности, которые тянут на дно большинство людей. Это помогало ей выживать, помогло и выздороветь. Помогало, как ни странно, и в работе.
Правда, запаса выдержки и отстраненности Жар-птицы хватало ненадолго. И Мисси снова и снова, до одури играла по ночам на аккордеоне любимое танго «II pleut sur la route». Если, конечно, хватало сил взгромоздить на колени аккордеон после изнурительных дежурств в госпитале, насчет которых, так же как и насчет казарменных порядков, Мисси еще находила силы подшучивать в своем дневнике.
Впрочем, Мисси готова была писать в дневнике о чем угодно, балагурить сама с собой, только бы не вспоминать больше о Берлине и подавить в себе мучительное желание воскрешать покойника, вновь и вновь выводя на страницах его имя: «Адам, Адам, Адам…»
Это было прошлое, и только иногда Жар-птица позволяла себе уронить золотое перо на его могилу. Это было прошлое, которого не, вернуть!
Тем временем советские войска вступили в Восточную Пруссию, взяли Варшаву, Будапешт… Вена подвергалась все более частым и изнурительным бомбардировкам.
И снова, как и раньше, в Берлине, разом стерлось понятие фронта и тыла: мирные жители подвергались точно! такому же риску, как и солдаты.
Гибли и сотрудники госпиталя.
Порой, глядя на людские страдания, Мисси думала: «Этого я никогда не смогу забыть…» Боже ты мой! Ей слишком многое пришлось бы запомнить. Или провести всю оставшуюся жизнь, играя на аккордеоне, чтобы хотя бы звуки любимой музыки исцелили измученное сознание.
По счастью, память человеческая милосердна… Уж во всяком случае, милосерднее тех палачей Третьего рейха, которые…
Нет, нет, не надо об этом! Лучше снова и снова нажимать на клавиши — белые мерцают в темноте, а черных не видно, но ведь Мисси научилась играть вслепую! — вызывая к жизни память о желтых осенних листьях, которые унесло ветром, как уносит война бессчетные человеческие жизни. И подпевать, с трудом, стиснутым горлом подпевать:
«II pleut sur la route…» И надеяться, что когда-нибудь окажутся, все-таки окажутся правы те мудрецы, которые уверяют: «Все проходит, как проходит дождь!».