Девушка с девятью париками
Шрифт:
Вокруг мечутся незнакомые медсестры. Мое зрение по-прежнему затуманено. Внезапно вижу бабушку у своей постели. Она, наверное, пришла, пока я была под наркозом. У бабули большие голубые глаза, она хрупка и застенчива. Мы до ужаса любим друг друга. Когда мы вместе, я забываю, что шестьдесят пять лет своей жизни она провела без меня. Бабушка не говорит о боли – полагаю, ей это кажется неуместным, но, когда я задаю ей вопросы, она всегда отвечает на них прямо. Ничего похожего на наркотический туман, необходимый, чтобы сделать разрез на груди.
– Бабуля, ты очень из-за меня грустишь?
Она
– Часто?
– Ну, в том, что с тобой случилось, нет ничего забавного.
Молчание. Это ранит, потому что я знаю, что из-за меня ей грустно, но еще я чувствую благодарность за то, что мы так крепко связаны. Теперь я вижу ее чаще, и она все время приносит мне что-нибудь вкусненькое из магазина органических продуктов. Сегодня это орехи, изюм и сливы.
– Тебе это полезно, – говорит она. Она тихонько оглядывается и спрашивает, навещали ли меня уже родители или сестра.
– Нет, – отвечаю я и внезапно начинаю нервничать. Все эти новые люди, суетящиеся вокруг меня, мне надоели. Я хочу вернуться в свою собственную палату, закрыть глаза и поспать.
– Оно большое? – спрашиваю я бабушку, которая склонилась надо мной и изучает дело рук хирурга. Она качает головой, но выражение ее лица меня не успокаивает.
– Они проделали очень тонкую работу, – говорит она, исследуя кочку более внимательно. Я улыбаюсь и жду, когда все выйдут из палаты, прежде чем взять зеркало и лично осмотреть чудовищную выпуклость. Две розовые линии сантиметров десять в длину пересекают мою ключицу прямо над странным вздутием. Две? Почему две? И я не думаю, что в них есть что-то особо тонкое. Надо бы поговорить с сестрами.
Я беру фотографии, сделанные Мартейном. Я всегда таскаю их с собой в больницу, когда жизнь, как сейчас, кажется ужасной сукой. В следующий понедельник я перечеркну в своем ежедневнике двадцатую неделю. И после этого будет всего одна неделя в больнице, в конце июля. Хоть я этого не ощущаю, но время действительно идет.
Среда, 8 июня
Забавно, что люди думают, будто я, учитывая возможности выбора, могла бы не носить парик. Что, вставляя ключи во входную дверь и слыша, как она за мной закрывается, я мгновенно избавляюсь от всего искусственного, швыряю парик на пол и с облегчением выдыхаю.
Но это совсем не так. Я частенько забываю о том, что у меня на голове что-то чужеродное. Я настолько привыкла к парикам, лежащим у меня на комоде, что кажется, будто они всегда там были. Они – часть моего гардероба и, значит, часть меня. Без них я все больше напоминаю себе ракового больного. Мало того что у меня лысый череп, так теперь еще вдобавок и тело изуродовано шрамом. Я очарована этой штуковиной, торчащей из моей груди и соединяющей меня с капельницей. Не могу перестать трогать ее. Она неловко двигается под кожей.
Рак для меня всегда ассоциировался с пожилыми людьми и нездоровым образом жизни, но последние годы доказали мне, что это и близко не правда. Даже моя красивая мама и Кайли Миноуг оказались ему подвержены. А теперь и я.
Люди
Хотя моя жизнь изменилась, рак не превратил меня в другого человека. Я все еще тусуюсь с теми же друзьями. Я по-прежнему провожу по нескольку унылых часов в тесных примерочных магазина Хат, я хожу в парк и читаю Vogue. К счастью, это все еще часть меня. Это помогает мне не оторваться от реальности. Знаю, что кто-то на пути к исцелению полностью отдается чему-то духовному, но я предпочитаю не терять связь с тем, кем была до болезни и кем являюсь сейчас. Говоря по правде, то, что некоторые люди считают неважным или поверхностным, на самом деле таким совсем не является. Когда я превращаюсь в роковую женщину, я и ощущаю себя таковой. Когда я крашусь, надеваю каблуки и парик, я чувствую себя более сильной, заметной и не такой испуганной.
– Привет, солнышко. Хорошо спала? – Голос моей сестры и ее ослепительная улыбка. При ней корзинка с восхитительной едой и поздравительными плакатами, поскольку сегодня день рождения моей мамы, а в субботу – мой. Апатичные соседи по палате смотрят на все это.
– Поцелуй! – кричу я, протягивая к ней руки. Когда она приходит навестить меня, я вечно drama queen. Сне никогда не обнимает меня, не пролив несколько слезинок, и сегодня, забираясь ко мне в постель, она тоже плачет. Она кормит меня пастой – больничная еда такая мерзкая, что теряешь столько же веса, сколько и из-за химии, – и достает красный лак, чтобы сделать мне педикюр.
Я рассказываю Сис про свою недавнюю фантазию о докторе К. Сис рассказывает мне о своих планах стать женой иностранца и о том, что хочет быть выше этого. Ее дорогой бойфренд, Киран, переехал сюда из Англии – по-моему, это почти так же круто, как быть дипломатом, – и работа отправляет его на новое место каждые два года. Так они и познакомились в Амстердаме с моей сестрой, а еще это причина того, что через полгода нам с Сис придется расстаться. Кирана посылают в Гонконг, а она поедет к нему в декабре.
“Два года в контексте жизни – это ничто”, – говорит она.
Два года? Ничто? Обожаю ее голос, но только не в те моменты, когда она рассказывает о переезде на другой конец света. Не могу радоваться тому, что люди говорят о будущем, когда у меня самой есть только сегодняшний день. Теперь я понимаю, какую часть нашей жизни мы проводим в будущем, которого у меня нет. Все наши разговоры построены на планах и мечтах, но я больше не пользуюсь этим словарным запасом. Я аутсайдер, застрявший в настоящем. Не понимаю, почему говорят, что жить сегодняшним днем – это счастье, ведь это же прямо противоположное. Это кошмар. Я завидую будущему сестры, ее здоровью, ее возможностям.