Девушка с пробегом
Шрифт:
Что это такое? Рокировочка? А я-то думала, что я его к ногтю прижала.
23. День сюрпризов
— Тут ужасно пусто для помещения, дизайном которого занимается крутой специалист, — я скептично морщу нос, и оглядываюсь.
Зал-гостиная частного дома Левицкого, просторный, настолько, что тут можно в мини-гольф без проблем поиграть, и пустой — абсолютно. Сейчас он покатит за обычный зал, выставочный или может быть даже мини-концертный. Поставь тут рояль и два ряда кресел — и будет идеально
Кстати, в паре соседних комнат дела обстоят лучше, я точно видела очень претенциозную бильярдную краем глаза.
— Мы закончили только основной ремонт, — невозмутимо объясняет Огудалов, — я не могу разрабатывать проект этого зала без понимания, что ты будешь рисовать. Нужно видеть цветовую гамму, нужно видеть общую графику твоего портрета. В конце концов, как я понимаю, именно то, что будешь делать ты, и будет моей осью. Я должен подчеркнуть твою работу, и не задавить её. Так что… Пока ты работаешь над эскизом, я буду думать.
— Над эскизом? — Я удивленно поднимаю брови, — А что, я только эскиз сделаю? Рисовать непосредственно на месте мне не дадут?
Не поймите неправильно, но стена такая большая, такая белая, такая ровная…
А я четыре года как не прикасаюсь кистями ни к чему, кроме холстов и бумаги.
Да-да, у меня ручки чешутся.
Тем более, тут работать наверняка придется с пульверизатором, трафаретами, а у меня такая дикая ностальгия по моим шестнадцати годам и компании стрит-артеров, которые быстро переобулись в команду, промышляющую аэрографией.
Это потом меня понесло “к основам”, к маслу и акрилу, к туго натянутым холстам и людям, красоту которых нужно было поймать. Я не жалела о том, что отказалась от драйва стрит-арта и современности аэрографии, я почувствовала свой путь наконец-то. Но я скучала по молодым безбашенным годам, когда гордый росчерк “NadiN” украшал то крыло машины, которую я расписала, то просто стену на улице. Тогда было весело и ярко. Потом — спокойно, и так, как и бывает, когда встаешь на свою тропу. Но я все равно соскучилась по пульверизаторам и постараюсь нигде не налажать, если меня к ним подпустят.
Давид смотрит на меня оценивающе. Он сейчас в режиме “я тут босс”, и я даже прониклась уважением.
— Ну, может, и дадим, — нахально тянет этот невозможный тип, — это смотря как ты просить будешь.
Ой, ну надо же, ужасно интересно, это на что это мы намекаем?
— Имей совесть, у тебя тут строители шастают. — Я показываю Давиду язык и смеюсь. — Я тебя попозже попрошу. Завтра там. Или послезавтра…
Или через неделю. Ну а что, баловать его, да?
— Ой, ну разумеется, я подожду, только учтите, Надежда Николаевна, позднее завтрашнего дня я с вас взыщу с процентами, — бесстыже улыбается эта наглая морда.
— Все время забываю, что вы, Давид Леонидович, по матушке еврей, — недовольно ворчу я.
— И по батюшке тоже, — откликается Давид, лукаво щурясь. Боже, до чего мне нравится, что этот поганец
— А что, таки ваш батюшка, Давид Леонидович, был еврей чистокровный? — фыркаю я, а сама подхожу к своей стене, провожу по ней ладонями. Чистая, ровная поверхность, уже обработана под покрас. Цвет — ровный ненавязчивый молочно-белый. Тот, что не режет глаза, но прекрасно подходит для того, чтобы стать основой чему-то прекрасному. И-де-аль-но… Хочу-хочу. Пульверизатор в студию. Срочно хочу испортить эту стену.
— Нет, всего лишь на четверть, но благодаря щедрому дедушке, этот недостаток я папочке простил, — ухмыляется Огудалов, подходя ко мне со спины.
— Эй-эй, мужчина, не нарушайте моего личного пространства, — смеюсь я, а потом его ладони ложатся ко мне на живот, и тут уже личному пространству приходит окончательный конец.
— Увезти бы тебя… — мечтательно тянет Давид, касаясь губами волос над моим ухом, — куда-нибудь на Майорку. Ох, я бы там твое личное пространство поимел. С тобой вместе…
Можно подумать для этого нужно меня куда-то везти. Хотя… Ну что я, дура, отказываться от таких предложений?
— Предпочту Венецию, пока она не затонула, — я задумчиво опускаю затылок на твердое плечо Огудалова, — но не на этой неделе, малыш, я должна Алиске платье Блум. И вообще, черепаха моего ко врачу надо отвезти.
Вообще-то мы тут не просто так стоим и треплемся. Мы ждем Левицкого. Потому что я совершенно не смогу никого рисовать, если я с ним не знакома. Хотя бы час в компании человека мне необходим, чтобы понять характер портрета. Можно сказать, зачем, мое, мол, дело нарисовать черты лица, создать копию клиента, и чем фотографичнее — тем лучше, но на самом деле нет.
Фотографический портрет — это чистая техника. Натренируйся, и вуаля. И что это? Творчество? Нет, голое ремесло. Я же чертов выпендривающийся модернист, мне платят не за фотографическую копию. За этим к фотографу сходить дешевле.
Короче, характер. Характер “моей жертвы” мне очень нужен. Черты лица я могу и с фотки взять, только дайте тот ракурс, который вам больше всего нравится. Даже работа с практикующими натурщиками у меня в основном ведется для того, чтобы поддерживать навык. А так… Покрутил мальчика полчасика, пофотографировал в удачных ракурсах, выпил с ним кофе, потрещал и выгнал домой. Ни к чему мучить три-четыре часа, семь раз в неделю.
Юрий Андреевич Левицкий слегка опаздывает. Мы договаривались, что он приедет к двум, а вот уже полтретьего, и кажется, нам реально скоро будет настолько нечем заняться, что мы можем и поискать где-нибудь в его доме удобную… кладовку…
И пусть сам на себя пеняет в этом случае.
Утро у меня прошло довольно торопливо и сумбурно.
Все-таки сегодня была суббота — у Паши какой-то срочный заказ в городе, он даже клялся, что вечером переведет мне часть денег из положенных мне по закону алиментов.