Девушка с зелеными глазами
Шрифт:
– Ты все еще бреешься? – спросила она меня.
– Я никогда не брилась, как ты смеешь?
– Кому ты вешаешь лапшу на уши? – спросила она, уставясь на мой подбородок.
Однажды получилось так, что под рукой не оказалось щипчиков, и она вырвала два длинных волоска из моего подбородка своими остренькими зубками.
Мы пообедали, и хотя Бэйба и жаловалась на недомогание, жрала она за двоих. Потом Юджин сказал, что сегодня важный исторический момент, и он должен нас обеих сфотографировать. Мы причесались и вышли втроем во дворик,
– Улыбочку, – сказала Бэйба, и он нажал на спуск. Эта фотография и теперь у меня. Я смотрю на нее и думаю о том, что, когда она была снята, я и понятия не имела, что моя жизнь сделает такой неожиданный зигзаг.
Мы подвезли Бэйбу до остановки автобуса на Дублин, и Юджин заверил ее, что она может рассчитывать на нашу поддержку, даже если дела обернутся самым худшим для нее образом. Мы не бросим ее на произвол судьбы.
– Мы поможем тебе, – сказала я, чтобы не выглядеть совсем уж нелюбезной на его фоне.
– Конечно, – сказала она, – ты была самым незаменимым человеком, когда надо было отнести кому-нибудь апельсины в больницу.
Он помог ей подняться в автобус, словно она была старухой, и я вдруг подумала, что, если я рожу ему ребенка, он наверняка женится на мне.
– Бедная Бэйба, – сказал он, – бедная сучка.
Мы махали вслед уезжающему автобусу и щурились от поднятой им пыли. Мои чувства к ней были не такими, как у него. Женщины больше думают о себе и о детях, которые в сущности есть их продолжение, или заботятся о мужьях, которые наполняют их дни и помыслы, а также тела, как он наполнял мое. Хотя он не был моим мужем.
Я надеялась, что мы скоро поженимся и копила себе на приданое.
– Курочка по зернышку, – приговаривала я, еженедельно складывая десятишиллинговики в коробку.
Мы вернулись домой и на день или на два я забыла о Бэйбе, не говоря о том, что я, конечно, боялась, как бы она не поселилась у нас. Был дождливый апрель, ненадолго выглядывающее солнышко снова тонуло в свинцовых облаках, приносивших яростные ливни, их сменяли ветры, выдувавшие мокрядь из кустов и ветвей деревьев. Судьба подарила нам еще две или три недели счастья. Я помогала ему косить траву, и по ночам мы наслаждались ее запахом, когда открывали окно.
Как-то Анна точила ножи о камень и напевала «Вижу я в окне собачку». Потом мы с ней принесли два таза дождевой воды и вымыли наши волосы. Юджин сфотографировал меня с мокрыми волосами и Анну, точившую ножи. Хлынул ливень, и мы убежали в дом, поднялись наверх и бросились в постель. Мы занимались с ним любовью, вдыхая запахи свежести и слушая шум омывающего сад ливня… Я спросила его:
– Что про нас думает Анна?
– Она считает нас прожигателями жизни, – усмехнулся он.
Реки любви полились в меня из него, и мурашки побежали по моей коже. Я была так счастлива, что застонала и тут же испугалась, что в комнату ввалится Анна, потому что дверь не была заперта.
– Драгоценное животворящее семя пропадает зря, – сказал он и туманно намекнул,
Моя была от Бэйбы и там было написано:
«Взбодрись, твое проклятие скоро едет в Англию».
Я бы хотела, чтобы она выражалась несколько посдержанней, чтобы можно было показать Юджину телеграмму.
– Это от Бэйбы, – сказала я и, увидев, как он побелел, и как его губы сжались плотно от ярости, заглянув через его плечо, прочла:
«Обещаю тебе, что если ты женишься на ней, ни малютку ни меня ты никогда больше не увидишь.
Лора».
(Еще одна потеха для местных).
– Не беспокойся, – сказала я и, посмотрев на него, почувствовала, что надвигается что-то ужасное, что-то такое, что разлучит нас.
– Ничего страшного, не беспокойся, – повторяла я все время.
Мне хотелось, чтобы он просто посидел в комнате, а я бы приготовила чай. Но он спустился вниз и пошел в поле, а собака бежала рядом, ударясь пушистым хвостом о его брюки. Я думала, что сейчас перед ним стоит вопрос: с кем остаться, с ними или со мной? Я так мечтала, чтобы я смогла как-нибудь без мук родить! Чтобы случилось какое-нибудь чудо.
Он вернулся не скоро и принес красный и белый боярышник. Я понюхала его, восхищаясь издаваемым им сладковатым запахом и сказала:
– Не приноси его домой, он приносит несчастье.
Он не послушал меня и поставил ветки в вазу на столе в большой комнате.
Мы были предупредительны друг к другу весь остаток дня и следующий день. Я не мешала ему и не приставала с вопросами, что он собирается делать в отношении Лоры.
Он осунулся, и морщинки под глазами стали резче. Спали мы оба плохо. Ничто так не изматывает, как недостаток сна, и на четвертый день его уже начали раздражать всякие второстепенные вещи, такие, как несвежие полотенца в ванной или облезшая швабра.
Он работал за столом в своем кабинете, готовясь к этой своей картине про ирригацию. Весь его стол был уставлен томами всяческих энциклопедий, картами, а я приносила ему еду на подносе, и сама себя выставляла из комнаты, чтобы не мешать ему какой-нибудь глупостью.
Вечерами он слушал музыку, сидя, не шевелясь, в кресле. Вероятно, проблема не стояла бы для него столь остро, если бы не мое ко всему этому отношение. У меня создалось впечатление, что причиной его грусти был не только сам факт, что Лора столь откровенно шантажировала его, а то, как повела себя я. Тяжесть вползала в дом вместе с туманом, спускавшимся с гор в сырые вечера, и я чувствовала, как мало, в сущности, знаю его. Это был совершенно чужой и непонятный человек, прикованный к креслу, погруженный в свои мысли. Я часто наблюдала, как он с тяжелыми вздохами закуривает очередную сигарету.