Девушка с жемчужиной
Шрифт:
Как и прежде, Таннеке при каждом удобном случае превозносила Марию Тинс — всем, кто соглашался ее слушать. И не жалела подробностей.
Подошли две покупательницы и встали позади Таннеке, дожидаясь своей очереди. Меня раздирали противоречивые желания. С одной стороны, я предпочла бы, чтобы за Таннеке никто не стоял и я могла бы хорошенько порасспросить ее, узнать новые подробности — ведь меня многое интересовало в их доме. С другой стороны, рассудок говорил, что мне не стоит иметь с ней никакого дела — а я за прошедшие годы научилась следовать голосу рассудка. Нет, я
— Ты будешь что-нибудь покупать? — спросила я. Она встрепенулась и пробурчала:
— Нет!
Теперь они брали мясо у другого мясника, палатка которого стояла на другом конце мясного ряда. Как только я стала обслуживать покупателей вместе с Питером, они поменяли мясника — даже не заплатив по счету. Они все еще были должны нам пятнадцать гульденов. Питер ни разу им об этом не напомнил.
— Это — выкуп, который я заплатил за тебя, — иногда шутил он. — Теперь я знаю, сколько стоит невеста.
Мне не очень нравились эти его шуточки.
Кто-то потянул меня за юбку. Это был мой сынишка Франс. Я погладила его по светлым кудряшкам, так похожим на волосы его отца.
— Пришел? — сказала я. — А где Ян и бабушка?
Он был еще слишком мал, чтобы мне ответить. Но тут я увидела матушку, которая вела за руку моего старшего сына.
Таннеке посмотрела на моих сыновей тяжелым взглядом. Потом бросила на меня укоризненный взгляд, но ничего не сказала. Шагнув назад, она наступила на ногу стоявшей позади нее женщины.
— Не опаздывай, — сказала она и отошла, прежде чем я успела ответить.
У них теперь было одиннадцать детей — я узнавала о каждом новом ребенке от Мартхе и из рыночных сплетен. Но тот ребенок, который родился в день, когда она увидела мой портрет и бросилась на него с ножом, не выжил. Она родила его прямо в мастерской — потому что не могла спуститься по лестнице. Ребенок был недоношен и очень слаб. Он умер вскоре после того, как они отпраздновали его рождение. Я знала, что Таннеке винила в его смерти меня.
Иногда я пыталась представить себе мастерскую с лужей крови на полу и удивлялась, как он мог после этого там работать.
Ян подбежал к брату и повлек его в угол, где валялась кость, которую они начали перебрасывать ногами.
— Кто это был? — спросила матушка, которая ни разу не видела Таннеке.
— Покупательница, — ответила я. Я старалась оберегать ее от огорчений. После смерти отца она стала пугаться всего нового и необычного.
— Но она ничего не купила, — сказала матушка.
— У нас нет того, что ей нужно.
Пока матушка не задала еще какой-нибудь вопрос, я повернулась к следующей покупательнице.
Появились Питер с отцом — они несли половину говяжьей туши. Бросив ее на стол для разделки, они взяли ножи. Ян и малыш Франс бросили свою кость и побежали посмотреть. Матушка попятилась — она так и не привыкла к такому изобилию мяса.
— Я пойду, — сказала она, подбирая корзину для покупок.
— Ты сможешь присмотреть
— Куда это?
Я подняла брови. Я уже раньше говорила матушке, что она задает слишком много вопросов. Постарев, она стала подозрительной, хотя подозревать меня было не в чем. Странным образом сейчас, когда мне действительно было что скрывать, ее вопрос не вызвал у меня раздражения. Я просто на него не ответила.
С Питером все было проще. Когда он вопросительно поглядел на меня, я просто кивнула ему. Он давно уже дал зарок не задавать мне вопросов, хотя и знал, что у меня иногда появляются мысли, о которых я ему не говорю. Когда в нашу первую брачную ночь он снял у меня с головы капор и увидел, что у меня проткнуты уши, он ничего не сказал.
Ранки на ушах давно заросли — от них остались всего лишь крошечные затвердения, которые я ощущала, только если зажимала мочки между пальцами.
Прошло два месяца с тех пор, как я узнала о его смерти. Вот уже два месяца я могла ходить по Делфту, не опасаясь его встретить. До этого я иногда видела его издалека — когда он шел в Гильдию или обратно, или около харчевни его матери, или рядом с домом Ван Левенгука, расположенным недалеко от мясного ряда. Я ни разу к нему не подошла и даже не уверена, видел ли он меня. Он решительным шагом шел по улице или через площадь, глядя куда-то в пространство. В этом не было нарочитой грубости; казалось, что он просто находится в другом мире.
Поначалу встречи с ним потрясали меня до глубины души. Увидев его, я застывала на месте, мне сжимало грудь, и я не могла вздохнуть. Мне приходилось скрывать это от Питера-младшего и старшего, от матушки и от рыночных сплетниц.
Я еще долго надеялась, что что-то для него значу.
Но с течением времени я убедилась, что его больше интересовал мой портрет, чем я сама.
Когда родился Ян, мне стало легче с этим мириться. Сын заставил меня сосредоточить внимание на семье — как это было, когда я была ребенком и прежде чем поступила в услужение. Я была так занята сыном, что мне стало некогда глядеть по сторонам. Теперь, когда у меня на руках был ребенок, я перестала ходить вокруг восьмиконечной звезды посреди площади и ломать голову, куда меня завели бы остальные семь лучей. Когда я видела на другой стороне площади своего прежнего хозяина, мое сердце больше не сжималось, как кулак. Я больше не думала о жемчугах и мехах. И мне больше не хотелось увидеть хотя бы одну из его картин.
Иногда я встречала на улицах других обитателей дома на Ауде Лангендейк — Катарину, детей или Марию Тинс. Мы с Катариной отворачивались друг от друга. Так нам было проще. Корнелия смотрела как бы сквозь меня, и у нее был разочарованный вид. Мне кажется, что она раньше надеялась окончательно меня извести. Лисбет была занята с мальчиками, которые меня не помнили. А Алейдис походила на отца: ее серые глаза смотрели по сторонам, не останавливаясь на ближних предметах. Потом появились дети, которых я не знала или узнавала лишь по глазам отца или волосам матери.