Девушка в белом
Шрифт:
— Нет, Ношреван. Учение — дело полезное, книга — хорошая штука, много нового узнаешь, но семье, сынок, нужна опытная рука, нужен глава... Семья без главы, что отара без пастуха... Слушайтесь меня, ребятки, слушайтесь... Десять раз опрокидывалась моя арба, и десять раз сбивался я с пути, десять дней петлял по тропам, а ходьбы-то было на час... Многому я научился, многое понял. Но для чего мне это, если не для вас... для вашего счастья. Вот спросите у матери, разве не так, Кесария? Ты помнишь, как я один хотел поднять мельничный камень и поскользнулся? Меня тогда на арбе
Кесария, опасаясь, чтобы с ее сыновьями и в самом деле ничего не случилось, кивала головой и шептала детям:
— Слушайтесь отца, мои хорошие, отца слушайтесь.
Леван прятал улыбку и начинал говорить о свадьбе...
Несчастный, сломленный горем человек лежал, глядя на три безжизненных портрета, и во сне и наяву мечтал о свадьбе сыновей. Все свое счастье он отдал земле и теперь отчаянно цеплялся за свои сны.
...В комнату просачивался дневной свет и вновь исчезал. Леван уже подбирал имена для своих внуков и выговаривал жене.
— Постой, старуха! Ты всегда их оправдываешь!
В дверь скребся голодный пес, но Леван ничего не слышал.
...Амиран во всем соглашался с отцом, а Ношреван настаивал на своем. Ему нравилось какое-то мудреное книжное имя.
Леван злился. Кесария стала на сторону сына.
— Его сын... как ему нравится, пусть так и назовет.
Леван злился еще больше.
— Сын-то его, а я что? Кто я ему? Я — глава в этом доме. А если я книжек мало читал, так что же, напрасно я жизнь прожил, что ли. И толку от меня никакого?
Пес настойчиво скребся в дверь и заунывно, протяжно выл. Леван поднимался, выходил из комнаты, спускался по прогнившей лестнице и, стараясь ни на что не глядеть, поспешно направлялся к кухне. Обессилевшей пес, опустив уши и волоча хвост, плелся за ним, потом на время исчезал в буйно разросшейся траве, и, вынырнув у кухонной двери, тяжело дышал, высунув длинный розовый язык.
Трава разрослась повсюду: пробралась за калитку, всползла на лестницу, затопила весь двор, весь огород, весь сад. Во дворе была видна только узкая тропинка. Она вела от калитки к лестнице и от лестницы к кухне. По этой тропинке приходили близкие друзья и родственники Левана Кикабидзе. Они оставляли на кухне теплые, полные миски, пытались заговорить с Леваном, утешить его.
Старик лежал на спине, широко раскрыв глаза.
Друзья вздыхали, причитали вполголоса, неслышно спускались по лестнице, шли по узкой тропинке и, прикрыв за собой калитку, выходили на дорогу. Никто уже не надеялся вернуть Левана к жизни.
Смерть Кесарии не удивила Левана. Кесария должна была уйти, он это чувствовал — ребятам нужна материнская ласка, материнская забота.
Когда опускали гроб, он крикнул:
— Присмотри за мальчиками, Кесария!
Никто не мог утешить Левана. Да и какое могло быть утешение. Он ничего не воспринимал с тех пор как в дом внесли мертвыми его сыновей. Они погибли при аварии автомобиля.
...Леван
Не мог он так легко решить судьбу сына. Опасался за него. Два сына было у него. Два горящих факела... А внесли в его дом два погасших факела.
Высох Леван, пожелтел, исхудал. Запустел его виноградник. В заброшенном огороде разбушевались сорняки. А Леван все не давал покоя слегшей от горя жене, говорил о свадьбе: как же ты гостей будешь встречать, старая? И никто не мог убедить его, что нет, уже у него сыновей и некого женить.
Все решили, что Леван сошел с ума. Пытались помочь ему. Навещали, спрашивали совета, прикидывались должниками. Бригадир никому не передал его быков. Думали, — очнется Леван, придет в себя... Напрасно.
Но когда умерла и жена, говорить с Леваном стало невозможно.
...Шли дни, недели. Вечерами Леван выбирался из дому, испуганно оглядываясь, шел в кухню, наскоро проглатывал несколько кусков, кормил пса остывшей кукурузной лепешкой и, не глядя по сторонам, возвращался. Входил в комнату, улыбался трем фотографиям, валился на свою циновку и засыпал.
Однажды ночью Левану снились обычные сны: хозяйничал, попрекал жену... К дому подъехала арба.
Быки сопели и били копытами землю. Леван выглянул. Амирана на арбе не было.
— Куда он девался? — удивился Леван. — Где это слыхано — быков без присмотра оставлять?
— Где же ему быть, родненькому... — начала Кесария.
— Ладно… сама, небось, знаешь, нельзя так...
— Где же ему... — опять начала жена. Но Леван уже догадался: Амиран был там, возле дома Исидора, и о чем-то шептался с его дочкой. Наверное, это ее ярко-красное платье выделялось в темноте...
...Протяжно замычали быки.
Леван встал, прислушался, открыл дверь.
Ночь была ясная, лунная.
Дул восточный ветер.
— Разгулялся проклятый, — вырвалось у Левана. Он всегда говорил это, когда ночью поднимался восточный ветер.
Большой грузный бык выщипывал траву, проросшую под воротами. Иногда его изогнутые рога со стуком касались покосившихся планок. Второй, покрытый темными пятнами, молча смотрел на Левана и мерно пережевывал жвачку.
Леван сбежал по лестнице. Бросился к воротам. Схваченные разросшейся травой, они не открывались. Он с трудом вырвал одну створку... впустил быков во двор. Нисла лизнул его теплым, шершавым языком. Никора жадно рвал траву, доходящую ему до колен.
Леван то и дело поглядывал на дорогу. Ждал Амирана. Луна поднималась все выше. Амирана не было видно. Леван злился.
— И о чем этот тихоня говорит с ней?..
Быки вздыхали, щипали траву, мотали головой.
Луна скатилась по небосклону. Побледнела... Растаяла. Стало прохладно. Никора наелся и с тяжелым вздохом опустился на землю. Нисла ласково терся головой о локоть хозяина.
На востоке взошла предрассветная звезда. Ветер крепчал.
— Скоро рассвет, — проговорил Леван, — как только взойдет солнце, поднимется ветер, высушит все и тогда лемех даже не зацепится за землю. Где же этот мальчишка?