Девушка в черном
Шрифт:
— Так, та-ак! — сказал брат Линд.
От его взгляда Саале закрыла лицо рукавом, словно ожидая удара.
Люди с зонтиками и в дождевиках подбежали поближе. И те, кто опоздал, спрашивали:
— Что, вора поймали?
После этого случая Саале сама, по своей воле ушла от брата Линда. Но все же ей казалось, что она с позором изгнана из райского сада.
8. О том, как народ переживает за все, что происходит в пьесе, и как не любят тех, у кого слишком длинный
Рыба отошла на задний план. Ни о чем другом больше не говорили, кроме как о предстоящем вечере.
В спектакле должны были играть свои, местные жители. У Мамаши-Египет обнаружили большой талант и дали ей роль Мимми. Те, кто видел репетиции, смеялись до упаду при одном только ее выходе на сцену. Роль толстого богатея-хвастуна исполнял приемщик рыбы Пунапарт, а батрака Микумярди играл Ионас Тощий.
Теперь даже в рабочее время женщины собирались группками и всё обсуждали праздничные дела и в каком платье кто придет.
Разговоры о празднике волновали Саале так же, как и других. Но не потому, что она стремилась на праздник, а потому, что Танел настойчиво приглашал ее. Саале чувствовала, что бог уготовил ей испытание и есть вещи, преступить которые немыслимо.
Люди шли по всем дорожкам, которые вели к Народному дому. Важно прошла Хельви с мужем под ручку и с детишками. На мотоцикле подъехал Мартти, хотя его дом находился в нескольких шагах. Большая и полная Хельментина гордо шагала рядом со своим сыном, облаченным в милицейский мундир. Это был симпатичный молодой человек, очень скромный. Он говорил с людьми тихим голосом и легко краснел.
Люди стояли большими и маленькими группами и разговаривали с таким веселым удовольствием, словно бог знает сколько не виделись. Мужчины постарше держались чуть обособленно и уже приняли порцию горькой. Молодые парни в черных костюмах и белых рубашках курили и поглядывали на девчат. Многим нравилась засольщица Анне, очень красивая девушка.
Но в конце концов это дело вкуса, так считал деревенский парламент — три толстые рыбачки.
Часть народа, пришедшего на праздник, выглядела как на выставке мод: у девушек юбки вразлет, словно павлиньи хвосты, руки и шея обнажены, в ушах сверкающие висюльки. Часть же народа, напротив, явилась будто из начала столетия.
— Ионас, ты сегодня тоже в манишке? — дразнили девчонки-засольщицы. Они смеялись по любому случаю, по любому поводу, но Ионасу льстило это внимание.
— Нях, а как же иначе? — ухмылялся он.
Время шло как по часам, и следовало бы уже начинать вечер, но загримированные и облаченные в костюмы актеры еще стояли в задних дверях Народного дома, прикладываясь для храбрости к бутылке, и рассказывали новейшие анекдоты, которые уже были всем известны. Главное, они были коротенькими и сразу запоминались.
Мартти добавил в коллекцию еще один, чуть подлиннее:
— Давно уже кончилась вторая мировая война. Рыбаки спокойно ловили рыбу в Финском заливе, вдруг из моря поднимается подводная лодка очень старого образца. Таких
Подбородок Мартти украшала коротенькая бородка на резинке, и ребятишки дергали за нее с восторгом. Но тут нашли, что настало время, затоптали окурки каблуками в землю, и вечер начался.
Публика переживала спектакль душой и телом. Если актер забывал слова роли, ему подсказывали из зала — пьеса была известна вдоль и поперек.
На сцене говорила Майе:
«— Но ты ведь все-таки крещеный?
А Н Т С. Совершенно не помню. Но оспа привита, рубцы-то видны».
Народ в зале смеялся.
— Что он сказал? — спросила мать милиционера Хельментина у своей соседки.
— Я не расслышала, — ответила та.
— Чего же ты смеешься, если не слышала?
— Громче! Не слышно! — кричали из задних рядов.
Чтобы быть услышанным и в задних рядах, исполнитель роли Микумярди напряг голос, который от этого стал совсем тоненьким.
Ему крикнули из зала:
— Ионас, а ты не кастрат?
— Нет! — ответил Ионас со сцены, прервав на полуслове текст пьесы.
Все единодушно рассмеялись, затем спектакль благополучно продолжался.
Когда пришло время танцев, скамейки переставили с середины зала вдоль стен, и старые рыбачки расселись на них.
Детишки с разбегу скользили по полу, и приходилось то и дело одергивать их.
Оркестр уже находился на месте: четыре гитары и барабан. Это были столичные мальчики, работавшие под битлсов. Они старательно и с большим упоением производили весь свой шум и трескотню. Играя, они прыгали и суетились так, что хвост рубашки вылезал из брюк.
Но старухи-рыбачки прикрывали рот руками, чтобы скрыть усмешку, и считали, что музыканты вялые и похожи на отнерестившуюся рыбу. А молодежь танцевала с большим удовольствием, и у девушек, размахивавших руками и ногами, в глазах горело голубое пламя.
Старики требовали вальса, и когда добились своего, встали все старухи побережья, которые хоть сколько-нибудь еще могли передвигать ногами. И если мужики отказывались, танцевали сами, «шерочка с машерочкой». Некоторые партнерши случались такие полные, что не могли как следует обхватить друг друга. Они всегда танцевали, на всех праздниках и вечерах, какие только бывали тут на побережье, и отплясывали так, что дом дрожал.
Мартти пригласил старую Саару, наряженную в черное кружевное платье. Это получилось очень мило, и щеки Саары раскраснелись, как яблоки.