Девушка в тюрбане
Шрифт:
Мы неспешно двинулись вдоль тропинки. Дорогу, поднимавшуюся от побережья, нельзя было узнать: дождь вынес на нее мириады сухих сосновых игл, сплошь застелил ими да так и оставил, скрыв под ними серый асфальт, — сожженные солнцем, но размягченные дождевой водой, скользкие, они стали почти нежными на ощупь. Они не скопились кучками, по обочинам, а покрывали проезжую часть, и на большом протяжении; вся эта масса бросала снизу яркий влажный отсвет, достигавший вереницы высоченных сосен, которые стояли по сторонам дороги и сплетали над нею свои ветки, покрывая ее куполом из матово-зеленой хвои, пронизанным солнечными лучами.
Теперь дорога
Мы пришли и остановились перед Стражем; Сара тут же показала мне на его глаза, в углублении которых остались капельки дождя, точно они расцвели крохотными цветами.
Длинные сплющенные облака вдруг раздвинулись, закрыв почти все небо, по траве и по нашим лицам пронеслось дуновение тьмы. Упали первые капли дождя, но Сара не побежала, даже не подумала укрыться в хижине. Капли были хлесткие, но теплые, и она не сдвинулась с места, наблюдая, как меняются глаза и все лицо Стража под действием этого дождя.
Пришлось взять ее за руку и тряхнуть, чтобы заставить вернуться, когда обрушился ливень; и мы побежали, прикрывая голову руками.
На бегу я успевал увидеть сыплющиеся на землю узкие листочки остролиста, лопнувшую зеленую кожуру и кое-где поблескивающие бока каштанов; а впереди — Сару с ее короткими рыжими волосами, ее мальчишеской спиной, ее шагом, более четким и быстрым, чем мой.
Именно в эти дни, в середине октября, Сара впервые попросила оставить ее одну. Вдвоем мы обшарили весь лес, объединенные желанием увидеть кабанов на воле. Но Сара искала другое. И Страж уже начал разъединять нас. Я хорошо помню, как в тот день, ближе к вечеру, мы собирали ежевику; одни ягоды росли густо, сплошь облепляя ветку, так что достать их было нетрудно, другие по одной выглядывали из мелких зубчатых листьев на концах длинных веток, вися в воздухе над обрывом; тогда приходилось ложиться и протягивать руку в пустоту, чтобы достать их.
Какое-то время мы шли вместе: я срывал ягоды с кустов, росших вдоль тропинки, и бросал их в берет, который нес в руке, словно попрошайка; Сара не раз и не два уходила вперед; я видел, как она ползет по краю обрыва, чтобы своей костлявой рукой сорвать ягоды, которым, казалось, суждено было качаться в пустоте, пока они не засохнут.
В итоге мы разминулись, и я продолжал собирать ягоды один. Когда по крутому, заросшему травой склону я снова поднялся на вершину холма, к разрушенной церкви, у меня был полный берет ягод.
Сара была там. По усыпанному веснушками лицу тянулась длинная, от ноздри до уха, царапина цвета жирной земли, и она действительно была выпачкана землей. Сара стояла перед колонной, словно бросая вызов лику, изваянному на капители.
Собранные ягоды рассыпались у ее ног.
Но одну ягоду она держала между большим и указательным пальцами, и черный липкий сок стекал по руке в углубление согнутой ладони.
У меня на секунду, неизвестно почему, перехватило дыхание, словно от страха. Сара меня еще не заметила. Как только я смог говорить, я позвал ее.
Она медленно повернулась ко мне, положила руку на колонну, чтобы вытереть, и на колонне осталось темное ноздреватое пятно; лик Стража
15 октября
Грохот не смолкает, он продолжается уже несколько суток, оглушает, дырявит уши, как стук обезумевшего парового молота.
Волны вздымаются так высоко, что гребень у них становится совсем тонким и прозрачным, как дутое стекло.
За меньшее время, чем мне потребовалось, чтобы дописать последнюю страницу, луна продвинулась за моим окном с востока на запад, из тусклого молочно-белого пятна превратилась в сияющий металлический диск; очертания пальмовых листьев и отблески моря растворились в черноте неба. Остается лишь грохот, длящийся уже несколько дней, луна, чей ослепительный свет льется сквозь стекло и занавеску, да изредка крик птицы, то ли чайки, то ли какой-нибудь залетной горлицы.
Она попросила оставить ее одну. И теперь целыми часами могла оставаться на холме у разрушенной церкви. Я знал, что она принесла шишек в стоявшую поблизости хижину, где обычно пряталась от порывов северного ветра, и теперь могла разжечь там огонь и согреться, ведь воздух к вечеру с каждым днем становился все прозрачнее и все холоднее.
Я продолжал видеться с Капитаном, проводил с ним час-другой; на пустынной террасе две огромные сосны, отмечавшие границу между его и моим участком, отбрасывали тени, которые с каждым днем все раньше удлинялись и заострялись, и он начал помаленьку расспрашивать меня о своей жене.
Увидев однажды, что мы вдвоем отправились в лес, он потом расспрашивал меня вроде как в шутку — Капитан был мастер на такие шутки, грубоватые и мрачные. Но когда он узнал, что Сара проводит целые дни одна у разрушенной церкви, перед строем серых колонн, общаясь с каменным ликом, то принялся расспрашивать меня с настойчивостью, в которой чувствовались суровость и тревога, хотя он изо всех сил старался не выказывать этого.
Но что я должен был ему сказать? Много ли я, в сущности, знал о Саре?
Сара подолгу оставалась на холме, чтобы беседовать со Стражем. О чем именно — я мог только догадываться. Я больше не ходил к разрушенной церкви. Но я знал, что она там, стоит перед Стражем, словно хочет увидеть отражение своего лица, своих коротких ярко-рыжих волос с узкой полоской цвета стали над левым виском в этом лике из серого камня, в удлиненных пустых глазах, которые послеполуденное солнце покрывало позолотой, густой и тягучей, как мед.
18 октября
Восточный ветер поднимается над морем с такой же астральной точностью и прямизной направления, как первый луч солнца на заре; это словно звук трубы, словно развернутое знамя: все небольшие волны разом начинают двигаться наискосок, наступая на волнорезы и утесы, они как полки на марше, не нападают, но неудержимо продвигаются вперед. Это восточный ветер. Внезапный и продолжительный, он привык неистовствовать и нарастать. Ветер с востока не хлещет море с разрушительной яростью; он взбивает его, покрывает сплошным, обильным цветением пены.