Девушка в зеркале
Шрифт:
Но, как оказалось, работать под началом своего бывшего бок о бок с женщиной, с которой он тебе изменил, – опыт крайне унизительный, а насчет секса с бывшим – это еще бабушка надвое сказала. Ну кто знал? А когда все-таки ухитряешься заманить более или менее приличного парня, чтобы подразнить своего бывшего, как тот и говорит: «Ну вот и молодец, Айрис! Рад за тебя!» А твой новый ухажер лишь кривит губу: «Хочешь повыделываться перед своим бывшим? Больше мне не звони!»
В общем, такая вот была у меня житуха в Новой Зеландии.
Но, похоже, теперь, когда я здесь, на все это можно плюнуть и растереть. Обхожу «Вирсавию» по периметру палубы, проверяя, всё ли в порядке, и кажется, что я уже выбросила все свои проблемы за борт.
Мы с отцом частенько мечтали
Время дорого. На исходе сезона восточный муссон теряет силу, и в длинной ветровой тени Таиланда, где мы сейчас, каждый день к полудню полностью скисает. В результате жутковатая неподвижность – жара, безветрие и мертвая зыбь. Во время одного из пасхальных отпусков мы каждый божий день по два часа, обливаясь потом, болтались в дрейфе посреди живописного океана, словно какие-нибудь древние мореплаватели. Отец категорически отказывался запускать двигатель. Он был из тех, кого в парусных кругах именуют ортодоксами, – ничто не заставит такого человека двигаться под мотором или установить нормальный топливный танк; он уж лучше будет наблюдать, как его экипаж падает духом, даже если в экипаже у него одни дети. Особенно если это его собственные дети.
Но, не считая излишней зависимости от парусов, «Вирсавия» просто превосходна. При своих шестидесяти футах [13] длины громоздкой она не выглядит – лодка эта поджарая и легкая, как породистая скаковая лошадь. Мачта у нее высокая, а бермудское вооружение позволяет достаточно быстро идти в лавировку. Здесь, в Таиланде, Саммер с Адамом полностью заменили такелаж, и все с иголочки новое. Стальные ванты и штаги так и сверкают в утреннем свете.
Тут, на палубе, я более чем дома. В шикарной хозяйской каюте полно иллюминаторов и люков, обеспечивающих приток свежего воздуха, но теплой тропической ночью лично на меня и там все равно накатывает нечто вроде клаустрофобии.
13
60 футов – чуть больше 18 м.
Вчера вечером я завалилась там спать, обессиленная после перелета, пока Саммер все пичкала меня едой и вином. Она пребывала в эдаком исповедальном настроении – словно пыталась заложить основу для нашего трансокеанского марафона, призванного вновь сблизить разбежавшихся в разные стороны сестер-близнецов. Вообще-то, когда я наконец вытянулась на кровати и перед глазами у меня все поплыло, то четко помню, что Саммер завела разговор о своей сексуальной жизни.
– Он любит делать все медленно, – вещала она в тот момент. – Я никогда не чувствую, что меня торопят… Он зажигает свечи и дарит мне розы, и он отлично знает, как надо прикасаться к женщине. У него такой твердый…
На самом-то деле Саммер просто не могла мне такого говорить, так ведь? Она же всегда такая чопорная… В полусне смысл ее слов уже доходил до меня с трудом, и я изо всех сил пыталась хоть как-то в него вникнуть.
– Все эти сладкие вещи, которые он мне говорит, когда мы занимаемся любовью, – продолжала Саммер, – даже когда он входит в меня так глубоко, что становится больно… А когда он целует меня, то целует так, будто у него жажда. Говорит, что это все равно как целовать солнце…
Стою на носу «Вирсавии» и пытаюсь убедить себя, что весь этот разговор мне просто приснился. Саммер никогда не говорит такие вещи! Хотя помню, как натянула подушку на уши, решительно настроенная больше не слушать. И тогда мне действительно приснился сон, поскольку я почувствовала, как чьи-то твердые губы прижимаются к моим, а я отвечаю на поцелуй, широко открывая рот,
Это было уже слишком – вздрогнув, я проснулась в носовой хозяйской каюте, на роскошном лежбище Саммер и Адама. Свет не горел. Прошло, должно быть, несколько часов – Саммер, наверное, уже давно завалилась спать где-то на лодке. Отчаянно пытаясь стряхнуть этот ночной морок и заливаясь краской в темноте, я, спотыкаясь, выбралась наверх, где бросилась на первую попавшуюся подушку и провалилась в сон в лунном свете.
Теперь вижу, что Саммер уже подняла «Соломона» на шлюпбалки в корме и убрала по-походному купальный трапик. Теперь из воды на борт без посторонней помощи не особо поднимешься, и у меня нету времени, чтобы тратить его на развлечения, но перед таким феерическим переходом просто я не могу так вот взять и сняться с якоря без какого-то рода церемонии. Влезаю на нависающие высоко над водой носовые релинги, откуда вижу черные звенья якорной цепи, уходящие в глубину. Невидимый подо мной, зарывшийся в грунт большой якорь «Вирсавии» – это единственная вещь, привязывающая меня к земле. Океан манит. Ветер поет. Поднимаю руки высоко над головой. И ласточкой кидаюсь в воду.
Через час мы уже идем под парусами. Мою сестру разбудил либо всплеск, с которым я врезалась в воду, либо мой стук кулаком по корпусу, когда я вынырнула на поверхность. Она выскочила на палубу и сбросила мне трапик, сверкая восхищенными глазами.
– Ты просто настоящая русалка! – воскликнула Саммер, протягивая руку, чтобы помочь мне перелезть через леера на боковую палубу, где я встала посреди расплывающейся у меня под ногами соленой лужи. – Ты в океане как дома! В твоих руках я чувствую себя в полной безопасности!
Мы позавтракали вафлями с манго и маракуйей, я посмотрела прогноз погоды, Саммер последний раз позвонила Адаму, и мы снялись. Перед тем как выбрать лебедкой якорь, по примеру отца я заранее поставила грот, и «Вирсавию» стало потихоньку сносить от азиатского континента под парусом.
Теперь отдаю с закрутки новенькую геную, а Саммер стоит на руле. Вот же балда – пыжится нацелить лодку строго по ветру. Когда ветер прямо с кормы, а каждая волна зыби переваливает «Вирсавию» с борта на борт, грот каждую секунду рискует подхватить напор воздуха с обратной стороны. Если такое произойдет, мы скрутим поворот фордевинд – увлекаемый гротом гик пулей перелетит над кокпитом к противоположному борту. На «Вирсавии» гик располагается аккурат на уровне головы, если кто-то по дурости вздумает стоять на кормовой палубе, а не сидеть в безопасности кокпита. При самопроизвольном повороте фордевинд гик может вас вырубить, выбросить за борт, а то и вовсе убить. Отец признавал, что это косяк проектировщика, но категорически отказывался поднять гик повыше, поскольку при этом пришлось бы и уменьшить площадь грота, что вызвало бы потерю скорости.
Быстро вмешиваюсь, перехватываю румпель и слегка привожусь – меняю курс на такой, при котором «самопроизволка» нам уже не грозит. Ход стабилизируется, и мы набираем скорость. Идем в бакштаг – самый выгодный курс относительно ветра для «Вирсавии». Саммер с виноватым видом убирает оставшиеся после завтрака тарелки и отправляется вздремнуть, хорошо зная, что впереди долгие ночи, когда поспать особо не выйдет.
Свежий бриз задувает через корму с северо-востока, и «Вирсавия», поддернув юбки, пускается в пляс на запад. Я на вахте, веду лодку «на руках», обшаривая взглядом голубой горизонт. Перед острым форштевнем «Вирсавии» вспархивают летучие рыбы, перепрыгивают через ее кильватерный след за кормой. У меня за спиной над Таиландом золотом встает солнце, а земля постепенно тает, превращаясь в размытую темную полоску.