Девушки и единорог
Шрифт:
Эми сразу поняла, в чем дело, и громко закричала:
— Это Фарендорн! Скорее закрывайте окна! Везде! Не позволяйте ему войти в дом!
Это действительно был Фарендорн, неподвижный ветер, приносящий беду.
Служанки разбежались по всему дому, по всем комнатам. Несмотря на мягкую обувь, их топот слышался повсюду. Хлопали створки окон, скрежетали задвижки. Тем временем стенания Фарендорна превратились в рычание. Призрачный ветер носился над островом, словно стая голодных волков. Казалось, ничто не может устоять против него; он мог срывать крыши с домов и ломать вековые деревья. Время от времени рычание сменялось жалобными
Во время нападения Фарендорна все разговоры в столовой прекратились. Сидевшие за столом дружно повернулись к окнам; их изо всех сил удерживали служанки, не позволявшие ветру вдавить рамы внутрь помещения. Но даже во время самой свирепой атаки ветра на кронах дубов возле дома не шевельнулся ни один листок.
Потом рев урагана сменился жалобным рыданием, и, когда оно внезапно оборвалось, все деревья в лесу разом затрепетали. Потом их ветви спокойно закачались под легким вечерним бризом. Служанки, защищавшие окна в столовой, перекрестились, распахнули створки и удалились.
Сэр Джон повернулся к Амбруазу, машинально теребя цепочку с фигурками единорогов.
— Мой дорогой Амбруаз, вы сейчас имели возможность наблюдать одно необычное явление, характерное для этой местности. Оно действительно впечатляет, и я не удивлен, что с ним связано множество предрассудков. Я давно пытаюсь найти ему логичное объяснение. Скорее всего, мы имеем дело со звуковым миражом. При определенных условиях мы слышим на Сент-Альбане эхо далекой бури, отразившееся от поверхности моря. Следовательно, мы имеем дело с.
В этот момент в комнату через открытые окна ворвался звон колокола, заставивший замолчать сэра Джона. Когда-то, еще в детстве, он уже слышал этот колокол, и связанные с ним яркие воспоминания навсегда сохранились у него. Это были звуки монастырского колокола, укрепленного сэром Джонатаном на вершине каменного столба высотой в шесть ярдов [23] рядом с полуразрушенной башней. Забраться на гладкий столб было невозможно. Веревки, позволявшей привести в движение язык колокола, не было. Впрочем, сам язык тоже не сохранился.
23
Английская мера длины. Один ярд равен примерно 0,91 м.
Удар колокола раздался еще раз. Это был ясный, резкий звук, звук не столько призыва к молитве, а скорее тревоги. Тысячу лет назад часовой на башне принимался звонить в колокол, чтобы предупредить монахов, работавших в поле, что с моря к острову приближаются морские разбойники. И монахи бросали лопаты и брались за мечи.
— Наверное, кто-то нуждается. — пробормотал сэр Джон.
Колокол прозвонил в третий раз. Он звучал так, словно кто-то ударил молотом по чугунному котлу. В это же время с материка ему ответил колокол церкви в Тиллибруке. Потом послышались колокола в Муллантре, Друммитре, Бруклине. Очевидно, звонили колокола и в других городках; их нельзя было услышать, но можно было почувствовать. И все они, близкие и далекие, медленно, подобно текущим слезам, сообщали разными голосами о чьей-то смерти.
В перекличку звенящей бронзы вмешался какой-то другой голос, сначала почти неслышный ропот, постепенно усиливавшийся, наконец,
Словно завороженная, Гризельда вскочила и повернулась к дверям. Двери распахнулись.
Это была леди Августа. Воздев к потолку руки, она потрясла сжатыми кулаками и крикнула:
— Они повесили его!
Словно отвечая на повисший в тишине непроизнесенный вопрос пораженных присутствующих, она добавила:
— Повесили Брайана О’Маллагина! Он и так умирал! Но его повесили вместе с тремя другими мятежниками! В Дублине! Англичане! Эти свиньи!
Замолчав на мгновение, она обратилась к Амбруазу более спокойным тоном:
— Господин Онжье, я сама англичанка. Но в то же время я ирландка! И это удваивает мои страдания! Я переживаю за несчастную Ирландию! И мне стыдно за Англию!.. Джон, налейте мне что-нибудь!..
Она рухнула в кресло, затрещавшее под ней, словно под грузом каменной глыбы. Леди Гарриэтта позвонила и приказала прибежавшей служанке подать в столовую бутылку порто.
— Нет!.. Виски!.. — крикнула вдогонку служанке леди Августа. — Вы слышите эти колокола? Их оплакивает вся страна!.. А завтра заговорят ружья. К несчастью — или к счастью, — у них мало оружия. Не знаю, что было бы лучше. Все это ужасно. Но у них есть вилы. Если б эти свиньи подождали хотя бы два-три дня! Нет, они поступили так специально, чтобы сорвать мой бал! Кому теперь захочется танцевать? Но я не могу отменить приглашения! Столько женщин неделями трудилось над туалетами! Они должны показать их, независимо от того, что происходит в стране! Отмени я бал, и они возненавидят меня! Впрочем, уже поздно отменять что-нибудь.
И она залпом выпила виски.
— Короче, мы все равно будем танцевать!.. За наших убитых!.. Чтобы показать, что ничто не сможет погубить Ирландию!.. И Англию тоже!.. Бал состоится! Я приехала, чтобы сказать вам это. Боже, храни королеву и отправь ее министров в ад! — Она резко вскочила. — Так вы едете, Амбруаз? Я отвезу вас!..
Непреодолимая сила подтолкнула Гризельду к окну. Она разглядела в темноте очертания автомобиля, но на сиденье водителя никого не было. Тоска стиснула сердце Гризельды железной рукой, на ее глазах выступили слезы. Милый автомобиль, дорогой дракон, механическое насекомое, машина для путешествий в мечту и любовь. Ах, Шаун, Шаун!.. Где ты? Ухватившись за соломинку невероятной надежды, она спросила у леди Августы, повернувшись вполоборота, чтобы скрыть влажные глаза:
— Но кто привез вас, тетушка Августа? Вернулся ваш шофер?
— Что ты говоришь!.. Я сама вожу машину!.. Шаун, это животное, показал мне, как нужно управлять. Ничего особенного! Раз! И ты едешь налево! Два! И ты едешь направо! Но если что-нибудь испортится, я пропала! Амбруаз, нам придется ночевать в канаве!
Она засмеялась, словно заржала лошадь.
— Интересно, чем сейчас занят Шаун? Взял и уехал! Исчез! Надо признать, эти ирландцы — порядочные свиньи!..