Девушки из Шанхая
Шрифт:
Надо признать, что мне приятно видеть, как съемочная группа любит мою сестру и как ее уважают актеры массовки. Ее смех, улыбки и болтовня с друзьями напоминают мне о том, какой она была в Шанхае. Однако я постепенно понимаю, что многое в процессе съемок выводит меня из себя. За торговцем цыплятами сидят несколько мужчин и играют на деньги. Другие изображают, будто курят опиум — прямо на улице! Почти у всех мужчин волосы заплетены в косы, хотя дело происходит после провозглашения Республики, а судя по тому, что говорится о вторжении недомерков, — через четверть века после этого события. А что до женщин…
Мне вспоминается
— Как ты можешь, Мэй? Неужели тебе не стыдно?
На ее лице — искреннее смущение и обида.
— Ты о чем?
— В этом фильме китайцы выглядят какими-то дикарями! — говорю я. — Нас заставляют по-идиотски хихикать, демонстрируя зубы. Заставляют объясняться жестами, видимо, подразумевается, что мы плохо соображаем. Или же говорить на ломаном английском…
— Да, но разве эти декорации не напоминают тебе Шанхай? — спрашивает она с надеждой.
— Дело не в этом! У тебя что, совсем нет гордости за наш народ?
— Вечно ты всем недовольна! — восклицает моя сестра с явным разочарованием. — Я привела тебя, чтобы ты посмотрела, как мы с Джой работаем. Разве ты нами не гордишься?
— Мэй…
— Почему ты не можешь просто развлечься? Почему не можешь просто порадоваться, что мы с Джой зарабатываем деньги? Конечно, мы получаем меньше тех ребят. — Она указывает на толпу статистов, переодетых рикшами. — Я добилась, чтобы они получали семь с половиной долларов в день, если будут брить голову. Это совсем неплохо…
— Рикши, курильщики опиума и проститутки. Ты хочешь, чтобы все нас считали такими?
— Если под «всеми» ты подразумеваешь ло фань,то мне плевать, что они думают.
— Но это же оскорбительно…
— Кого это оскорбляет? Точно не нас с тобой. К тому же это всего лишь часть карьеры. Некоторые, — она имеет в виду меня, — предпочитают сидеть без работы, нежели браться за то, что, как они считают, ниже их достоинства. Но подобная работа дает нам неплохие шансы.
— То есть те, кто сегодня играют рикш, завтра станут владельцами студии? — скептически спрашиваю я.
— Разумеется, нет, — отвечает она раздраженно. — Им нужна роль со словами. За это много платят, Перл, ты же знаешь.
Бак Ва Том уже пару лет соблазняет Мэй рассказами о ролях со словами, но ей они так и не достаются. А вот Джой уже довелось произнести в разных фильмах несколько фраз. Мешочек, куда я складываю ее заработки, изрядно раздался — а ведь она еще так мала! Тем временем тетушка Джой жаждет получить свои двадцать долларов за фразу — за любую фразу. Сейчас она готова согласиться даже на простое «Да, мэм».
— Если целыми ночами изображать из себя дурную женщину —
— Ты прекрасно знаешь! Я тебе тысячу раз говорила! Том говорит, что я слишком красива. Каждый раз, когда режиссер выбирает меня, какая-нибудь звезда мешает мне. Они не хотят соперничать со мной, потому что знают, что победа будет за мной. Знаю, это нескромно, но так говорят все.
Съемочная группа закончила размещать людей на площадке и устанавливать реквизит, который понадобится при съемках следующей сцены. Фильм, над которым мы работаем, — это «предупреждение» о японской угрозе. Пока что, после пары часов, проведенных на съемках одной и той же уличной сцены, мне кажется, что все это имеет мало отношения к тому, что нам с Мэй довелось испытать в Китае. Но, услышав рассказ режиссера о следующей сцене, я вся сжимаюсь.
— Будут падать бомбы, — объясняет он в громкоговоритель. — Это не настоящие бомбы, но звук будет очень правдоподобным. Затем на рынке появятся япошки. Вы побежите в ту сторону. Ты, с тележкой! Опрокинешь ее на бегу. И мне надо, чтобы женщины кричали. Кричите очень громко, как будто сейчас умрете.
Камера начинает работать, я прижимаю к себе Джой, издаю, как мне кажется, неплохой вопль и пускаюсь бежать. Потом снова, и снова, и снова. Хотя сначала я боялась наплыва ужасных воспоминаний, этого не произошло. Фальшивые бомбы не сотрясают землю. Я не глохну от взрывов. Никого не разрывает на куски, и кровь не бьет фонтанами. Все это только игра, забава — вроде тех пьес, которые мы с Мэй много лет назад ставили для родителей. И Мэй была права, говоря о Джой, что она хорошая актриса: девочка послушно следует указаниям, ждет в перерывах и плачет, когда камеры вновь начинают работать.
В два часа ночи нас вновь отправляют гримироваться и мажут наши лица и одежду искусственной кровью. Мы возвращаемся на площадку, часть людей укладывают на пол — их ноги раскинуты, одежда изорвана и залита кровью, глаза смотрят в пустоту. Увидев приближение японских солдат, мы должны с криком пуститься бежать. Для меня это не составляет никакого труда. Я вижу желтые мундиры, слышу грохот шагов. Один из актеров массовки — такой же крестьянин, как и я, — толкает меня, и я кричу. Когда «солдаты» бегут вперед, выставив штыки, я пытаюсь отскочить, но падаю. Джой встает на ноги и убегает, перепрыгивая через трупы, удаляясь все дальше и дальше, бросая меня. Когда я пытаюсь встать, меня толкает один из солдат. Страх парализует меня. Хотя у всех вокруг китайские лица, хотя это всего лишь мои переодетые соседи, я кричу, не в силах остановиться. Я уже не на съемочной площадке — я в хижине где-то под Шанхаем.
— Стоп! — кричит режиссер.
Мэй подбегает ко мне, помогает мне встать и с тревогой спрашивает:
— Ты в порядке?
Я в таком смятении, что не могу говорить. Я киваю, и Мэй вопросительно смотрит на меня. Мне не хочется говорить о своих чувствах — не хотелось говорить об этом в Китае, когда я пришла в себя в больнице, не хочется и теперь. Я забираю у нее Джой и крепко прижимаю свою дочь к себе. Когда подходит режиссер, я все еще дрожу.
— Это было потрясающе, — говорит он. — Ваш крик был слышен за два квартала отсюда. Можете повторить? — Он умоляюще смотрит на меня. — Можете повторить еще несколько раз?