Девяносто третий год (др. перевод)
Шрифт:
Когда, по прошествии некоторого времени, глаза его несколько привыкли к темноте, он заметил кровь на лице и на одежде Радуба.
— Да ты ранен, товарищ!
— Не извольте обращать на это внимания, господин полковник. Одним ухом больше, одним меньше — это все вздор; такие же пустяки — полученный мною удар саблей. Ведь нельзя же разбить кулаком стекло, не порезав себе руку. К тому же здесь не только моя кровь.
Штурмующие сделали небольшой привал в зале второго этажа, завоеванного Радубом. Принесли фонарь; сюда же пришел и Симурдэн и стал совещаться с Говэном. Действительно,
Несомненно было только одно — что неприятель не мог уйти. Кто не был убит, был там, наверху; они очутились как бы в мышеловке. При этой уверенности нечего было торопиться и можно было дать себе время подумать и найти наилучшее решение. И без того уже потери отряда были значительны. Нужно было позаботиться о том, чтобы не положить слишком много народу при последнем приступе. Этот приступ и без того был сопряжен с большим риском, так как нетрудно было предвидеть отчаянное сопротивление неприятеля.
Бой на некоторое время прекратился. Осаждавшие, овладев нижним и вторым этажами, ждали для возобновления атаки команды своего начальника. Говэн и Симурдэн продолжали совещаться. Радуб молча присутствовал при их совещании. Наконец он снова, приложив руку к козырьку, робко проговорил:
— Господин полковник…
— Чего тебе нужно, Радуб?
— Имею ли я право на небольшую награду, господин полковник?
— Конечно, имеешь. Говори, чего ты желаешь?
— Я желал бы, чтобы мне дозволено было первому идти наверх по лестнице.
Трудно было бы отказать ему в этой просьбе. Да к тому же он бы сделал то, о чем просил, и без разрешения.
XI. Отчаянные
Тем временем, пока во втором этаже шло совещание, на третьем наскоро сооружалась баррикада. Успех опьяняет, неудачи приводят в ярость. Между обоими ярусами должна была начаться борьба не на жизнь, а на смерть. Нижний этаж, в предвидении победы, предавался надежде, которая была бы самою значительной из всех сил человеческой души, если бы не существовало отчаяния.
Отчаяние царило наверху, отчаяние спокойное, холодное, мрачное.
Добравшись до этого последнего убежища, дальше которого для них уже ничего не существовало, осажденные прежде всего позаботились о том, чтобы загородить вход. Закрывать дверь они сочли бесполезным; им показалось предпочтительнее завалить лестницу. В подобных случаях куча, из-за которой можно видеть и сражаться, гораздо полезнее затворенной двери.
Их освещал факел, воткнутый Иманусом в подфакельник возле фитиля. В этой комнате стоял один из тех больших и тяжелых дубовых сундуков, в которых, до изобретения комодов с выдвижными ящиками, хранились белье и одежда. Осажденные притащили этот сундук и поставили его стоймя к самой двери. Он как раз приходился по ширине ее и плотно закрывал вход. Лишь наверху, около свода, оставалось свободным небольшое пространство, через которое очень удобно можно
Загородив вход, они осмотрелись и стали считать. Из девятнадцати их оставалось только семеро, да и из числа этих семерых только маркиз и Иманус не были ранены. Впрочем, и пятеро раненых, как это часто бывает во время жаркого боя, если только рана не тяжелая, сохранили всю свою бодрость и силу. Эти пятеро были: Шатенэ, по прозванию Роби, Винуазо, Гранар — Золотая Ветка, Брен д'Амур и Гран-Франкёр. Все остальные погибли. У них не хватало пороха; пороховницы были пусты. Они пересчитали свои заряды, и оказалось, что на семь человек у них оставалось всего четыре выстрела. Очевидно было, что им не оставалось ничего иного, как умереть. Они были приперты к самому краю разверстой и ужасной пропасти. Не упасть в нее казалось совершенно невозможным.
Тем временем штурм возобновился, на этот раз медленно и методично. Слышно было, как осаждающие, поднимаясь по лестнице, стучали прикладами ружей по ступенькам. О бегстве нечего было и думать. Через библиотеку? Но на плато стояли шесть пушек, с зажженными фитилями, направленные на библиотеку. Через верхние комнаты? Но к чему бы это привело? Из них был только один выход — на крышу башни, откуда можно было разве что только броситься вниз головой.
Семь человек, переживавших этот бой титанов, оказались в плену у той самой толстой стены, которая еще недавно защищала их, а теперь стала их темницей. Они не были еще схвачены, но уже были пленниками.
— Друзья мои, — все кончено, — обратился маркиз к остальным, повысив голос, и, немного помолчав, он прибавил: — Пускай Гран-Франкёр снова превратится на время в аббата Тюрмо.
Все встали на колени, взяв в руки четки. Удары прикладами осаждающих слышались все ближе и ближе.
Гран-Франкёр, с лицом, покрытым кровью от полученной им раны в голову, причем была содрана часть кожи, поднял правою рукой распятие. Маркиз, хотя и скептик в душе, преклонил колени.
— Пусть каждый из вас, — проговорил Гран-Франкёр, — громко покается в своих грехах, господин маркиз, начинайте!
— Я убивал, — ответил маркиз.
— Я убивал, — сказал Гранар.
— Я убивал, — сказал Гинуазо.
— Я убивал, — сказал Брен д'Амур.
— Я убивал, — сказал Шатенэ.
— Я убивал, — сказал Иманус.
— Во имя Пресвятой Троицы, — проговорил Гран-Франкёр, — отпускаю вам грехи ваши. Да отыдут ваши души с миром. Аминь.
— Аминь, — повторили в один голос остальные шестеро.
— А теперь давайте умирать, — проговорил маркиз, поднимаясь на ноги.
— И убивать, — добавил Иманус.
Удары прикладами уже слышались у самой двери. Загораживавший ее сундук зашатался.
— Думайте о Боге, — проговорил аббат. — Земля уже более не существует для вас.
— Да, — подтвердил маркиз, — мы все уже находимся в могиле.
Все преклонили головы и, встав на колени, стали креститься. Только маркиз и аббат продолжали стоять. Устремив глаза в землю, священник молился, крестьяне молились, маркиз о чем-то думал. Сундук издавал глухие, зловещие звуки, точно под ударами молотов.