Девять десятых судьбы
Шрифт:
– Полевые трехдюймовки.
– Ах ты, дьявол!
– вдруг удивился матрос - из полевых ни разу не приходилось стрелять. Ну, да ладно!.. Справимся.
– Справимся, а?
– весело спросил он у Кривенко.
– -------------
На дворе стало еще темнее. Шел дождь. Сильная ружейная перестрелка слышалась со стороны дворца - изредка, как швейная машина, начинал строчить пулемет.
Патрульный - красногвардеец, провожавший Кривенко и матроса к орудиям, поминутно вваливался в лужи - грязь летела во все стороны - он ругался
Матрос время от времени останавливался и начинал вразумлять его:
– Ты, мать твою так, не имеешь права по мациону так выражаться на людей! Люди идут стрелять из орудий, которые к курициной тетке годятся, а он выражается. Щелкану тебя по шее, враз сядешь!
Неподалеку от "лагерей" Кривенко спросил у него:
– Как тебя зовут?
– Спирькой!
– весело ответил матрос.
– Да не Спирька, а фамилию скажи, - хмуро поправил Кривенко.
Матрос смешливо посмотрел на Кривенку и свистнул.
– Спиридон Матвеевич Голубков, моряк Второго Балтийского экипажа, по профессии комендор, по образованию - большевик.
Огромные голые ветлы показались за крепостными стенами - за кучами мусора торчали неуклюжие дула орудий. Несколько солдат бродили возле них и, против всех артиллерийских законов, курили самокрутки.
В течение пятнадцати минут Кривенко и матрос с помощью солдат, державших фонари и лампы, готовивших пыжи протиравших тряпками каналы стволов, осматривали орудия. Вслед за тем между ними произошел короткий разговор:
– Предохранителей нет, - сказал матрос.
– Ладно, нужно будет не сразу открывать затвор, - отвечал Кривенко.
– Выбрасывателей нет...
– Ладно, выбьем пробойником!
– Ржавчина во всех стволах и на всех затворах...
– Ничего... сойдет!
– У этих двух забоины в камере, у наружного среза.
– Ну и что же забоины... Пустяки!
– У этой трубка ударника раздута.
– Не беда!
Наконец, матрос произнес самое страшное:
И насчет компрессоров тоже... не соврали. Мало масла...
Кривенко замедлил ответом:
– Да... Мало. Ну что ж...
Матрос подошел к нему ближе и сказал негромко:
– Разорвет...
Кривенко поднял на него глаза - у матроса было серьезное и бледное лицо.
Он ответил сухо:
– Не знаю...
– Э, была не была!
– высоким голосом закричал матрос - заряжаем!
Он открыл затвор первого орудия. Кривенко уже подносил к каналу ствола снаряд.
Так начался штурм.
Так начался штурм.
Зимний дворец не в первый раз был атакован революционными войсками. Не в первый раз растерявшееся правительство было свидетелем того, как восставшие солдаты располагались под стенами Растреллиева здания, заслуживающего лучшей участи,
Этого офицера звали Пановым и вместе с необыкновенным счастьем, которое сопутствовало ему по пути от Гренадерских казарм до Сенатской площади, история сохранила трудно объяснимые черты его поведения.
Проходя мимо Петропавловской крепости, он занял этот важнейший стратегический пункт со своими четырьмя ротами и через четверть часа покинул его, не оставив в крепости ни малейшего следа своего пребывания.
Проходя мимо Зимнего дворца, он занял его - солдаты были уже во дворе, у тех самых входов, по которым девяносто два года спустя во дворец проникли петроградские красногвардейцы - и через три минуты ушел из дворца на Сенатскую площадь, чтобы влить свой Гренадерский полк в знаменитое карре декабристов.
Не в первый раз дворец был атакован восставшими солдатами.
Но в первый раз его стены видели не уланские кивера, а измызганные солдатские фуражки, не гвардейские мундиры, а черные матросские бушлаты.
Тогда революционное дворянство во имя свободы от тирании пыталось свергнуть деспотическую монархию и ценой смятений, колебаний, измен, надежд и опасений добилось вечной ссылки в Сибирь и пяти виселиц на кронверке Петропавловской крепости.
Теперь матросы, солдаты и рабочие - безмундирная армия пролетариата, руководимые умом, расчетом, спокойствием, мужеством лучших революционеров в мире, руководимые классовой ненавистью, заняв Зимний дворец не ушли оттуда до тех пор, покамест последнее сопротивление не было сломано.
Во всяком случае нужно заметить, что правительство покинуло Зимний дворец значительно раньше петроградского пролетариата!
– -------------
В грохоте орудий и непрерывной, сухой дроби пулеметов, Шахов не различал ближайших звуков - топота шагов, звона оружия, слов приказа, которыми ротные и взводные командиры пытались внести хоть какой-нибудь порядок в движение солдатской массы.
Вокруг него, заполняя всю улицу, шли солдаты.
И только время от времени звуки стрельбы затемнялись, спадали и тогда в сознании, напряженном и пустом, с неожиданной силой отпечатывался каждый шорох.
И тогда же он начинал чувствовать странную и звонкую легкость в голове и вспоминал, что он - голоден, что он целый день ничего не ел.
В густой темноте, вместе с отрядом Кривенки он вошел под арку на Морской и сквозь овал арки впервые за весь день увидел Дворцовую площадь.
Он остановился; и весь отряд на одно мгновение подался назад.
Площадь была озарена бледным, затуманенным, задымленным светом, со всех сторон, со всех прилегающих улиц, из-за каждого угла смутными тенями неслись, спотыкаясь, падая и снова поднимаясь цепи солдат, красногвардейцев, матросов.