Девять десятых судьбы
Шрифт:
Не прошло и двух часов, как он проснулся от короткого сухого треска: на улице стреляли.
Он подошел к окну: город показался ему сонным, пустым; был дождливый осенний день, на площади кружились вокруг памятника трамваи.
Он поднял с кровати пальто, несколько минут разглаживал на коленях измятый воротник.
Когда он вышел на улицу, шел снег, и несколько раз Шахов машинально подносил к глазам руку, на которой, слегка холодя кожу, таяли снежинки.
На Суворовском он остановился перед листовкой,
"К гражданам России.
"Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета Рабочих и Солдатских Депутатов Военно-Революционного Комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона.
"Дело, за которое боролся народ: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание Советского правительства - это дело обеспечено"...
Он не успел дочитать; кто-то сзади положил руку на его плечо и сказал негромко:
– Документы!
Шахов обернулся: прямо перед ним, почти вплотную, стоял невысокого роста коренастый моряк с винтовкой на плече, в бушлате; он пристально смотрел Шахову в лицо чуть раскосыми глазами. За ним стояли человек пять-шесть, почти все в штатском, в кепках и пальто. Впрочем, были среди них и солдаты.
– Документы!
– весело повторил моряк.
Шахов отстегнул пальто, достал бумаги.
– Я только что с поезда, - сказал он хмуро, - я сегодня ночью приехал из Томска.
Моряк мельком пересмотрел документы и стоял несколько секунд, помахивая бумагами и поглядывая на Шахова веселыми серыми глазами.
– Читали?
– вдруг спросил он, кивнув головой на листовку.
– Да, читал... Так это правда, что Временное правительство...
Моряк вдруг помрачнел.
– А вы за кого? За правительство?
– спросил он, глядя на Шахова в упор.
Шахов отвел глаза.
– Я еще ничего здесь не знаю... Ничего не могу понять...
Моряк молча сунул ему документы, хотел что-то еще сказать, но ничего не сказал и спустя две-три минуты исчез вместе со своим патрулем на Суворовском проспекте.
Шахов пошел дальше; моряк вдруг напомнил ему одну из газетных статей, читанных им накануне. В этой статье тот же самый вопрос ставился еще яснее.
Шахов припомнил слова "За кого?" напечатанные жирным шрифтом и первые фразы статьи:
"За тех, кто придавлен и ограблен войной или за тех, кто вопрос о крови русского солдата решали на лондонских и нью-йоркских биржах. За тех, кто немедленным миром готов спасти страну и революцию или за тех, кто стремится довести армию до голодного междоусобия, чтобы утопить ее в собственной крови? За тех, кто не останавливается на полпути, не уступает без боя, завоеванных революцией, прав или за тех, кто в ставке, в дипломатических корпусах, в банках и в тайных комнатах Зимнего дворца ведет работу по умерщвлению революции"...
Он следил за небольшими группами вооруженных рабочих, которые встречались ему время от времени.
"А ведь мне, может-быть,
Не доходя двух кварталов до Смольного, он свернул налево и остановился у ворот небольшого двухъэтажного дома в самом конце Кавалергардского переулка.
Минуты три он стучал без всякого результата; наконец, глазок в воротах открылся и морщинистое лицо уставилось на Шахова.
– В квартиру номер два!
– сказал Шахов, вытаскивая из кармана платок и стряхивая снег с пальто и шляпы.
Лицо исчезло и появилось опять.
– Повернитесь спиной!
– Спиной? Зачем?
– А почем знать, может-быть, у вас там оружие!
– Оружие на спине не носят, - сказал Шахов, - отворите пожалуйста!
– А кто там живет, в квартире номер два?
– Мне нужно видеть Бартошевскую, Галину Николаевну.
– Бартошевская у нас не живет. Это, кажется, в доме напротив или может-быть, даже рядом.
– Как не живет? Это какой номер дома?
– Если Бартошевскую, так идите через парадную, - посоветовало лицо, снова исчезая за воротами, - парадная открыта!
Шахов разозлился было, но тут же весь этот разговор показался ему смешным. Он улыбнулся и подошел к подъезду.
В то же самое мгновенье, - он часто вспоминал это впоследствии, дверь отворилась и из подъезда вышел офицер. Это был высокого роста гвардеец, прекрасно одетый; Шахову запомнился отороченный золотом башлык с кисточкой; он прошел мимо, слегка позвякивая шпорами и поднимая вверх свое бледное и холеное лицо.
Шахов не успел даже разглядеть этого лица; однако что-то заставило его оглянуться. Несколько секунд он следил за ним: гвардеец шел уверенной походкой, звонко стуча каблуками по мокрому тротуару.
Шахов вошел в подъезд и на площадке первого этажа нажал кнопку звонка.
Немного погодя, он позвонил еще раз, подождал немного и постучал ручкой двери.
Дверь не отворилась, но откуда-то сверху, должно-быть, из обивки к его ногам упала маленькая записка. Это был небольшой продолговатый листок из блокнота - он сам собою развернулся на ладони Шахова:
"Я сегодня приезжал из Гатчины и прежде всего поспешил к Вам, милая Галина Николаевна. Очень жалею, что не застал ни Вас, ни Марии Николаевны дома. Неужели причина Вашего отсутствия - тот самый сумасбродный план, о котором Вы мне в последний раз говорили? Я постараюсь еще раз сегодня же зайти к Вам - ваше отсутствие меня серьезно беспокоит. Вечером еду в полк и вернусь не раньше 27-го.
Ваш А. Т."
Ладонь медленно сжалась - продолговатый листок из блокнота был измят и на углах немного порвался.
Впрочем, Шахов тут же разгладил его, сложил и, аккуратно засунул за кожаную ленту обивки, и усмехнулся чему-то, поднося к губам чуть-чуть задрожавшую руку.
Несколько слов о "причинах отсутствия и о беспокойстве" вспомнились ему, когда он выходил на улицу.
"Может-быть, с нею и в самом деле что-нибудь случилось? А впрочем..."
На углу Суворовского его снова остановили красногвардейцы. На этот раз он сам заговорил с ними: