Девять десятых судьбы
Шрифт:
– Маруся, я сейчас же еду.
Маленькая женщина в черном подняла на нее глаза.
– Куда?
– В Пулково, на фронт! Может-быть, что-нибудь еще удастся сделать.
– -------------
Покамест сестра накладывала на заживающую рану свежую повязку, она мысленно составила себе план действий: сперва в Смольный, чтобы получить пропуск на фронт; должно быть, туда без пропуска нельзя проехать; потом в Пулково, в штаб, чтобы узнать, где находится Кривенко, оттуда на фронт, а там...
Она проговорила вслух.
–
– Что уже?
– Нет, ничего. Ты кончила? Вот что еще нужно сделать.
Она вытащила все папиросы и табак, который у нее был, и попросила сестру крепко увязать все это в газетную бумагу.
Та, молча, не спрашивая ни о чем, исполнила ее просьбу.
– Кажется все?
Она еще раз пересчитала все, что хотела взять с собою.
– Деньги, документы... Ах, да. Не забыть бы...
Она выдвинула ящик стола и достала маленький браунинг.
Обойма его была пуста; здоровой рукой она принялась вщелкивать в нее патроны, вынимая их из маленькой кубической коробочки.
– Теперь кажется все?
У потускневшего зеркала она надела свою черную меховую шапочку, простилась с сестрой, которая и не пыталась ее остановить, а только, не отрываясь, смотрела на нее сухими глазами, и пошла к двери.
Как раз в это время позвонили.
На пороге стоял маленький человек в длинной кавалерийской шинели. Он поднес руку к козырьку.
– Извините... Не могу ли я увидеть Бартошевскую, Галину Николаевну?
– Да, это я.
– Ах, это вы и есть!
Военный вошел в прихожую и еще раз щеголевато поклонился.
От него пахло вином; он помахивал тросточкой и заметно пошатывался.
– Позвольте представиться, - Главецкий. Вы, кажется, собрались уходить?
– тотчас же продолжал он, - тогда...
– Пожалуйста, зайдите.
Главецкий протиснулся в двери, снял фуражку и, стараясь держаться прямо, прошел вслед за Галиной.
– Я, может-быть, поступаю в данном случае нахально, - сказал он, внезапно оборотившись к Галине и начиная гримасничать, - нахально! Но с благородным намерением!
Он сел и зажал между колен свою тросточку.
– Видите ли, в чем дело! Я имел, так сказать, удовольствие вас несколько раз встретить, и мне запала в голову одна в высшей степени оригинальная мысль.
Он заметил, что Галина усмехнулась, немного отвернувшись в сторону, понял, что она смеется над ним, но не только не обиделся, а как-будто даже обрадовался этому.
– Оригинальнейшая мысль, - повторил он с удовольствием.
– Мысль эта заключается в том, что у каждого человека есть своя судьба, так сказать, своя автобиография, написанная в то же время за этого человека и, может-быть, даже до его рождения. Книга судеб! Это и есть так называемое "куррикулюм вите".
Галина сухо остановила его.
– Извините... Я тороплюсь. Может-быть, вы ускорите...
– "Куррикулюм вите", - повторил
– Так вот есть такие люди, у которых эта самая судьба выходит на все сто процентов. Я сам встречал в начале войны некоего поручика Сапонько, - вот у этого человека, например, были все сто процентов, так сказать, все десять десятых. Наоборот, у той личности, о которой я хотел бы с вами поговорить и даже предупредить вас кое о чем, имеется на этот счет некоторый изъян, так сказать, только девять десятых! Одна же десятая и, может-быть, самая счастливая утеряна безвозвратно!
– Прошу вас прямо сказать, что вам угодно и о ком вы хотите говорить.
– Ради бога, прошу вас, извиняюсь, - вдруг пробормотал Главецкий, как-будто только теперь догадываясь, что его, быть-может, и слушать не хотят, - извиняюсь, я вас, кажется, задерживаю. Видите ли, я просто хотел спросить у вас, знаком ли вам некий Шахов, Константин Сергеевич Шахов?
– Да, знаком.
Галина слегка пригнулась к нему, он это тотчас же заметил.
– А биография его вам известна?
– Да... То-есть, я не могу поручиться за то, что мне известен каждый день его жизни... А в чем дело?
– Ну, зачем же каждый день? Тут дело, как я вам только-что объяснил, не в днях... А вы знаете, где он служил в бытность свою на фронте?
– Что вы хотите этим сказать?
– Ничего. Решительно ничего. Он служил в 176 отдельном саперном баталионе.
– Да, это я знаю. Ну и что же?
– Ничего!
– Главецкий убедительно взмахнул рукой.
– Я его, знаете ли, встречал на фронте.
– Где вы его встречали?
– Да на фронте... слу... случайно...
Он искоса посмотрел на Галину.
– Изъян в прошлом, - сказал он вдруг торопливо, - сейчас еще ничего не могу сказать, но... крупнейший недочет в "куррикулюм вите".
– Какой недочет?
– Не знаю... Ничего не знаю. Я, знаете ли, встречал его на фронте. Очень, очень...
– пробормотал он невнятно.
– Я прошу вас рассказать, что вы знаете о Шахове. Когда это было на фронте? Что он сделал?
Главецкий встал и, уже не заботясь больше о том, чтобы итти прямо, направился к двери.
– Говорю, вам, что я не знаю, - повторил он грубо, - а если бы и знал, так... Неужели вы думаете, что я так бы все это вам и выложил?
– Подождите! Так зачем же вы приходили?
Главецкий тотчас же возвратился.
– Исключительно для того, - сказал он, пьяно растягивая слова, - чтобы предупредить вас и, так сказать, облегчить сердце. Очень возможно, что я места себе из-за этого не находил! Прапорщик инженерных войск Шахов, ого! А я вам советую посмотреть в его "куррикулюм вите".
– Вы просто хотите очернить человека из каких-то грязных соображений!
– Очернить? Кого очернить? А вы его спросите насчет...