Девять женщин Андрея Миронова
Шрифт:
Беда пришла два дня спустя. Егорова гуляла по Арбату, поскользнулась и больно ударилась спиной о ледяной асфальт. Больше в те дни она гулять не выходила, лежа пластом у себя дома. А Миронов пропадал в театре, репетируя «У времени в плену», а также играя репертуарные спектакли. Так, 16 января он вышел на сцену в костюме Фигаро. В этот же день Егоровой стало плохо и она попросила соседку по коммуналке вызвать ей «Скорую». Врачи определили у нее предродовые осложнения и отвезли в роддом в Тушине. А тамошние врачи вынесли Егоровой страшный вердикт: ребенка спасти нельзя! «Почему?» – вырвалось у Егоровой. «Не надо было травиться!» – последовал убийственный ответ. Почему врачи решили, что она травилась, так и осталось загадкой. Но в главном врачи не ошиблись: на следующий день Егорова действительно родила мертвого мальчика. Когда об этом сообщили Миронову (сразу после спектакля «Клоп»), он тоже впал в ступор. Ситуацию усугубило еще и то, что в эти же дни в больницу с тяжелейшим инсультом угодил и его отец Александр Менакер. Как Миронов выдержал все эти испытания, одному Богу известно. А ведь ему еще приходилось выходить на
В день выписки Егоровой случилась накладка. Врачи, подумав, что она уже уехала, сказали об этом Миронову, который приехал за ней чуть позже назначенного времени. И Миронов подумал, что потерял свою возлюбленную: зная ее импульсивный характер, он решил, что она специально уехала без него, чтобы… утопиться. К счастью, ситуация прояснилась спустя полчаса. Миронову хватило ума перезвонить в больницу, где ему сообщили, что Егорова никуда не уезжала и по-прежнему ждет его в приемной. Андрей тотчас примчался в больницу и забрал возлюбленную к себе в Волков переулок. Там Егорова пробыла чуть больше недели. А потом, воспользовавшись моментом, когда Миронов был в театре, позвонила своей соседке по арбатской коммуналке и попросила прислать ей такси. На нем она и вернулась к себе домой. Когда вскоре туда примчался Миронов, она заявила ему, что хочет побыть одна и разобраться в своих чувствах к нему. Как ни больно было это слышать Миронову, но он тоже стоял перед той же проблемой. Вот уже почти четыре года они были знакомы, но иначе чем мукой эти отношения назвать было сложно. Оба понимали, что дальше так продолжаться не может, но сделать решительный шаг в какую-либо сторону ни у него, ни у нее смелости не хватало. Именно тогда Миронов признался своей возлюбленной: «Ты знаешь, в чем мое несчастье. Когда я был ребенком, совсем маленьким, родители все время репетировали дома. Я подглядывал в щелочку из своей комнаты. Они постоянно репетировали, играли, и мне вся жизнь представилась игрой. У меня отсутствует граница между жизнью и театром. И вот я доигрался…»
В театр Егорова вернулась в марте и сразу была включена в творческий процесс. Ей отдали ее роль-крохотульку в спектакле «У времени в плену», а также ввели в новую постановку – спектакль по пьесе венгерского драматурга Дьярфоша «Лазейка» («Проснись и пой»). Правда, роль Мари тоже была эпизодическая. Миронов в этой постановке не участвовал, чему Егорова была даже рада. В последнее время она была благодарна судьбе за любую возможность не встречаться с Мироновым. Ее чувства к нему, кажется, окончательно охладели. В театре ее продолжали унижать и третировать все, кому не лень, а Миронов даже пальцем не пошевельнул, чтобы пресечь это на корню. Все-таки по натуре своей он был не боец. Ведь Егорова вот уже почти четыре года ходила в его гражданских женах, столько страданий вынесла на этом поприще, а он даже защитить ее толком не мог. И это при том, что к тому времени он уже стал настоящей звездой Театра сатиры и с его мнением многие считались, в том числе и Плучек. Однако, добившись этой привилегии для себя, про Егорову Миронов даже не заикался. Ее это, естественно, сильно задевало. Она еще могла простить ему, что он пасовал перед родной матерью, но когда он трусил перед коллегами и главрежем, этого она просто не понимала. Отсюда и отчуждение. Дело дошло до того, что Егорова теперь даже в театральном буфете садилась отдельно от Миронова и не смотрела в его сторону. Миронова это жутко бесило. Но в театре он старался не показывать вида и только за его пределами давал волю своим чувствам. Так, в один из тех стылых мартовских дней он устроил настоящую погоню за Егоровой по улицам Москвы. Гонка стартовала от арбатской квартиры Татьяны и продолжилась по Садовому кольцу. Беглянка и преследователь чуть ли не сметали со своего пути прохожих и даже умудрились включить в гонку троллейбусы. Дважды Егорова заскакивала в заднюю дверь рогатой машины и выскакивала в переднюю, а Миронов был менее расторопен, и ему приходилось барабанить в закрытые двери кулаками, чтобы водитель впустил и выпустил его. И все же победил в этой гонке Андрей. На правах победителя он немедленно поволок свою женщину в хорошо знакомый им ЗАГС на Хорошевском шоссе. Тамошняя регистраторша, увидев их, была в шоке. «Здра-а-сьте! – с нескрываемым сарказмом в голосе протянула она. – Опять вы и в том же составе! Прям театр какой-то!» – «Почему какой-то? – съязвила Егорова. – Театр сатиры». Регистрацию им назначили на 15 апреля.
Пятнадцатого апреля Миронов и Егорова должны были пойти в ЗАГС и расписаться, но из этой затеи опять ничего не получилось. Не захотела сама невеста. Она только-только стала приходить в себя после потери ребенка, а поход в ЗАГС грозил новыми неприятностями, особенно в общении с матерью жениха. И Татьяна упросила Миронова отложить эту регистрацию на потом: дескать, Бог любит троицу, вот и мы попробуем с третьей попытки. Поскольку Андрей и сам к тому времени осознал, что с мартовским походом в ЗАГС он погорячился, то он легко согласился с доводами Татьяны. Вечером 15 апреля он во второй раз играл для широкого зрителя «У времени в плену». А потом в один из дней пригласил Егорову в Архангельское есть в тамошнем ресторане карпов в сметане, которых Татьяна обожала (сам Миронов никакую рыбу не любил). За компанию они пригласили с собой еще двух человек: однокурсника Миронова по «Щуке», Михаила Воронцова и его тогдашнюю возлюбленную… Ларису Голубкину. Да, да, ту самую Голубкину, в которую, как мы помним, в начале 60-х был влюблен Миронов и которой он неоднократно делал предложения руки и сердца. Но та каждый раз отвечала ему отказом. В итоге их отношения переродились в дружеские. А после того как Голубкину
Свой новый сезон Театр сатиры открыл в субботу 26 сентября. В тот день показывали «Интервенцию». Затем часть труппы переместилась на Котельническую набережную, в квартиру к Александру Ширвиндту, чтобы в теплой дружеской компании отметить открытие сезона. Гулянка продолжалась до утра. После чего в понедельник начались трудовые будни: игрались спектакли, репетировались новые постановки. Той осенью в портфеле театра были четыре новинки: «Обыкновенное чудо» Е. Шварца, «Затюканный апостол» А. Макаенка, «Ревизор» Н. Гоголя и «Милый друг» Ги де Мопассана. В двух последних Миронов должен был играть главные роли: в «Ревизоре» это был Хлестаков, в «Милом друге» – Жорж Дюруа.
Шестого ноября Миронов играл в спектакле «У времени в плену». Сразу после него наш герой в компании Егоровой и ряда других «сатировцев» отправился «гудеть» по привычному адресу – на квартиру Александра Ширвиндта в высотке на Котельнической набережной. Все были в прекрасном расположении духа, пили-ели, а в перерывах хохмили и устраивали розыгрыши. Правда, иные из этих розыгрышей приводили к легким потасовкам. Например, Егорова начала заигрывать с хозяином, а увидевший это Миронов, будучи подшофе, воспылал внезапной ревностью. Недолго думая, он влепил оплеуху возлюбленной, однако та не осталась в накладе: схватила со стола стакан с водкой и вылила его содержимое в карман пиджака Миронова. После этого выскочила из квартиры, попыталась убежать от любимого на лифте, но он догнал ее в кабине, и они… стали целоваться.
В разгар веселья кто-то вспомнил о завтрашнем празднике. Тут же всплыла тема Ленина, революции и т. д. Тут же было решено перенести гулянку на Красную площадь. Поскольку все уже были в изрядном подпитии, никто даже не подумал о том, что эта прогулка может плохо закончиться для всех присутствующих. Как говорится, пьяным и море по колено. И вот уже через несколько минут вся гоп-компания топтала брусчатку главной площади страны. Подойдя к памятнику Минину и Пожарскому, Миронов, который всего лишь несколько часов назад играл пламенного большевика-ленинца Всеволода Вишневского, вытянул руку в сторону Мавзолея и разразился стишками ярко выраженного антисоветского толка:
Смотри-ка, князь,Какая мразь,У стен кремлевских улеглась!За такие стишки в те годы можно было легко схлопотать лет эдак пять за антисоветскую пропаганду, но на счастье Миронова поблизости не оказалось милиционера. Это обстоятельство развязало языки и остальным участникам гулянки. Выстроившись в колонну, они, четко чеканя шаг, потопали к Мавзолею, размахивая метлой с наконечником из красного пластмассового петушка. Там уже Марк Захаров перехватил инициативу у Миронова и запел: «В городском саду играет духовой оркестр. В мавзолее, где лежит он, нет свободных мест…» Часовые, охранявшие покой вождя мирового пролетариата, стояли, не моргнув глазом. Согласно служебной инструкции, они не имели права реагировать на окружающих. Они и не реагировали. А компания продолжала забавляться: метла с петушком переходила из рук в руки, кто-то начинал ею мести заснеженные булыжники площади, другой, подняв петушка над головой, орал благим голосом: «Ку-ка-ре-ку!» В конце концов, видя, что никто на их эскапады не реагирует, артисты решили продолжить гулянку в другом месте – на квартире у Миронова в Волковом переулке. Там догуляли ночь, еще раз хорошенько приняли, и утром 7 ноября всем гуртом вывалились на улицу, где уже вовсю отмечался праздник. Выпивший Захаров буквально ввалился в толпу демонстрантов, шедших на Красную площадь для участия в праздничном параде и, выхватив у какого-то демонстранта красный флаг, заорал во всю глотку шлягер Александры Пахмутовой «Пока я ходить умею, пока я дышать умею…». Затем, напевшись, швырнул флаг обратно демонстранту и выскочил из толпы. Завершили они свою гулянку в столовой Белорусского вокзала, где вместе с транзитными пассажирами заедали водку слипшимися макаронами. А вечером того же дня Миронов снова вышел на сцену родного театра – пел свои юморные куплеты в «Интервенции».
Наступление 1971 года Миронов и Егорова отмечали в ресторане ВТО (столик в дальнем конце зала забронировали его родители). Однако появление Татьяны не вызвало радости у мамы Миронова. Но он постарался не обращать на это внимания и вел себя в ту ночь так же естественно, как если бы матери в ресторане не было. В разгар веселья, когда алкоголь уже вовсю забродил в его жилах, он выскочил на сцену и в течение получаса лихо пел куплеты из «Интервенции», собственноручно аккомпанируя себе на рояле. Публика была в восторге. От души радовалась и Татьяна, даже не предполагая, что наступающий год положит конец ее роману с Мироновым.
Восьмого марта Миронов отмечал юбилей – собственное 30-летие. Торжество отмечалось в ресторане Дома литераторов на улице Воровского. Поздравить именинника пришла пестрая толпа из представителей творческой интеллигенции «всех родов войск» – от режиссеров и артистов до писателей и музыкантов. Егорова малость припозднилась – участвовала в вечерней репетиции спектакля по пьесе Н. Погодина «Темп-1929» – и приехала на торжество с Марком Захаровым. Именинник демонстративно усадил припозднившуюся гостью рядом с собой и стал оказывать ей самые активные знаки внимания. И этот жест не остался незамеченным. Спустя десять минут после того, как объявилась Егорова, гости потеряли двух своих гостей – мать и отца именинника. Как читатель наверняка догадался, инициатором ухода была Мария Владимировна, которая продолжала люто ненавидеть пассию собственного сына.