Девятимечье. Тетралогия
Шрифт:
– Доброго вечера, уважаемый, – слегка наклонил он голову, приветствуя трактирщика, – доброго вечера, ваша светлость, – эльфу он поклонился. – Любезный, я давно в дороге, ни о чем так не мечтаю, как о сытном ужине и теплой постели, но вот беда – ни единой монеты в дырявых карманах не завалялось. – Трактирщик при этих словах нахмурился. – Но я менестрель, и гитара моя всегда с собой. Ежели я буду весь вечер играть здесь, а люди местные, слушая песни, будут эль и вино пить, неужто не хватит с выручки для меня ужина и постели да пары монет?
– Если понравятся твои песни – будут тебе и ужин и постель.
Бард благодарно поклонился и, получив свою плошку с кашей и мясом и кружку эля – как он выразился, «чтобы связки смочить», удалился в угол. Трактирщик же отправил сына разнести по деревне весть о приезжем музыканте.
Не прошло и получаса, как зал трактира был полон. Менестрель, уже давно расправившийся как с ужином, так и с элем, настроил гитару и заиграл. Его звучный голос легко перекрыл обычный трактирный гвалт и разнесся по залу.
Мой храм там, где я – он невидим, но прочен. Вся жизнь – путь к нему, ступени – день за днем. Мой храм – радость сна и раскаянье ночью За то, что любил бездушие свое… Это мираж, игры ума, Жарче огня зной – вечный страж, Мгла в пустыне…[27]Эльф с интересом прислушался. Он собирался было уже уходить в свою комнату – хотелось отдохнуть перед тем, что ему предстояло, да и желания слушать очередного трактирного певца не было – но менестрель пел не то, что обычно исполняли такие заезжие барды. Никаких тебе рыцарей и драконов, прекрасных принцесс и свадеб, никаких разухабистых «пьяных» песенок, никаких лирических баллад…
Мой храм – там, где я стану небом бескрайним. В нем свет всех сердец, разбитых вечной Тьмой. Мой храм – там, где звон неразгаданной тайны: Кто мы на Земле, зачем мы здесь живем? Это мираж, игры ума, Жарче огня зной – вечный страж, Мгла в пустыне…И каждый, кто слышал глубокий, сильный голос певца, невольно спрашивал себя – а кто мы?
Эльф нервно осушил бокал. Он старался не задавать себе вопрос – кто он? Испытывая непреодолимое желание вспомнить себя, он в то же время боялся – а вдруг воспоминания окажутся… какими? Он не знал. Страшными? Болезненными? Постыдными? Возможно, что и так…
Время шло, вино и эль лились в кружки и кубки, народ хмелел… Менестреля просили сыграть то одну, то другую песню из общеизвестных, но он лишь усмехался, и продолжал играть такие же непонятные и никому не известные баллады. И почему-то никто так и не полез вправлять слишком много о себе возомнившему барду мозги при помощи пудовых кулаков. Простые деревенские жители
Подступала полночь. Люди начали расходиться. Допивали эль или вино, ставили на столы пустые кружки, клали перед менестрелем несколько монет и уходили. Наконец в таверне остались лишь хозяин, эльф и бард. Последний, отставив гитару в сторону, сгреб монеты со стола в потертый кожаный кошель, допил остатки вина из кубка и потянулся к чехлу, явно намереваясь воспользоваться второй частью платы хозяина за выступление.
Эльф встал и подошел к менестрелю.
– Благодарю за прекрасную музыку, – вежливо произнес он.
Бард перевел на него взгляд необычайно темных серых глаз.
– Рад слышать столь высокую оценку моего скромного таланта из уст представителя народа, который действительно разбирается в творчестве, – вежливо ответил он.
– Могу ли я попросить вас сыграть еще?
– Вино закончилось, – намекающее протянул бард. Эльф, усмехнувшись, сделал знак хозяину, и спустя полминуты на столе материализовались две бутылки и еще один кубок.
Менестрель задумчиво откупорил одну из бутылок, наполнил оба кубка, залпом осушил свой и налил еще.
– Сыграть еще? И что же хочет услышать благородный эльф с человеческим гербом на пальце? – насмешливо поинтересовался он. – Песнь о рыцаре, принцессе и драконе? Балладу о любви эльфийки к человеку? Или же застольную песенку, которую так любят в трактирах и на свадьбах?
– Спой что-нибудь свое, – попросил эльф, пропустив мимо ушей прозрачный намек на фальшивость дворянского перстня.
– Свое? Я никогда не исполняю собственных песен тем, кто не готов их услышать.
– Я – не готов?
– Не готов.
– А к чему я готов?
– К меньшему, чем то, что тебя ждет, – серьезно сказал человек, глядя эльфу в глаза. – Рожденный не под этим солнцем и не под этим небом, дитя другой Вселенной, крылатый, лишенный крыльев, древний и могущественный, ты – не готов.
Повисло тягостное молчание. Наконец эльф справился с собой и тихо произнес:
– Что ты знаешь обо мне?
– Лишь то, что сказал.
– Кто ты? – прямо спросил он.
– Мое имя ни о чем тебе не скажет, но, если хочешь, могу дать имя тебе.
– Дать имя?
– Имя, которого у тебя нет. И песню я тебе тоже подарю… может, она в будущем сможет подсказать тебе верный путь, Нархгал.
Положив пальцы на струны, менестрель запел.
А за горами, за морями далеко, Где люди не видят, а боги не верят, Там тот, последний в твоем племени легко Расправит крылья, железные перья! И чешуею нарисованный узор Разгонит ненастье воплощеньем страсти, Взмывая в облака судьбе наперекор Безмерно опасен, безумно прекрасен! И это лучшее на свете колдовство, Ликует солнце на лезвии гребня. И это все, и больше нет ничего, Есть только небо, вечное небо…[28]