Девятнадцать минут
Шрифт:
– Джози, – сказал мистер Ройстон, спустившись с возвышения, чтобы обнять ее. – С тобой все в порядке?
Горло Джози сжалось, словно бутон розы. Как может человек, чей сын умер, задавать этот вопрос ей? Она почувствовала, что исчезает, и спросила себя, можно ли превратиться в привидение, не умерев, было ли это только формальностью?
– Хочешь что-то сказать? – предложил мистер Ройстон. – О Мэтте?
И прежде чем она поняла, что происходит, отец Мэтта провел ее на возвышение. Она мимоходом отметила, что мама поднялась со своего места
Джози посмотрела на лица, которые были ей знакомы и которые она видела впервые. «Она любила его, – думали они. – Она была с ним, когда он погиб». Ее дыхание замерло в груди как мотылек в сетке.
Но что она скажет? Правду?
Джози почувствовала, как дрогнули губы, как искривилось ее лицо. Она разрыдалась так горько, что деревянные половицы церкви заскрипели, так громко, что даже Мэтт в своем наглухо закрытом гробу, Джози была уверена, слышал ее.
– Мне очень жаль, – выдавила она – ему, мистеру Ройстону, всем, кто слышал. – Господи, мне так жаль.
Она не заметила, как мама поднялась по ступенькам, обняла ее и отвела за алтарь в небольшой коридорчик, которым пользовался органист. Она не сопротивлялась, когда мама протянула ей бумажный носовой платок и гладила по спине. Она даже не возражала, когда мама убрала ей волосы за уши – она делала это так давно, что Джози уже почти забыла этот жест.
– Все наверняка думают, что я идиотка, – сказала Джози.
– Нет, они думают, что тебе недостает Мэтта. – Мама помолчала. – Я знаю, ты думаешь, что это твоя вина.
Сердце Джози стучало так сильно, что тонкий шифон платья дрожал.
– Солнышко, – сказала мама, – ты не могла его спасти.
Джози достала еще один платок и сделала вид, что мама все правильно поняла.
Максимальная безопасность требовала, чтобы у Питера не было сокамерника. Его не водили на прогулку. Еду приносили три раза в день прямо в камеру. Охранники проверяли, что он читает. А поскольку его до сих пор считали склонным к самоубийству, в его камере были только койка и унитаз – ни простыни, ни матраца, ничего такого, с помощью чего можно было бы попрощаться с этим миром.
Стена камеры состояла из четырехсот пятнадцати шлакоблоков, он сосчитал. Дважды. С тех пор ему оставалось только смотреть в объектив камеры слежения. Питеру было интересно, кто находится по ту сторону. Представлял себе компанию охранников, собравших около монитора, которые смеялись и подталкивали друг друга локтями, когда Питеру нужно было сходить в туалет. То есть еще одна группа людей, которые нашли способ посмеяться над ним.
На видеокамере была красная лампочка, индикатор сети, и простая линза, переливающаяся всеми цветами радуги, объектив был окружен резиновым бампером, похожим на веко. Питер вдруг подумал, что если бы он и не собрался сводить счеты с жизнью, то через пару недель такое желание у него появится.
В тюрьме свет не выключали,
Мимо прошел охранник, совершая очередной обход – пробежка в тяжелых ботинках мимо камер, – и тут Питер услышал:
– Я знаю, что ты сделал.
«О Господи, – подумал Питер, – я уже начинаю сходить с ума».
– Все знают.
Питер опустил ноги на цементный пол и уставился в объектив камеры, но ответа там не было.
Голос был похож на ветер со снегом – холодный шепот.
– Справа от тебя, – сказал голос, и Питер медленно поднялся и прошел в правый угол камеры.
– Кто… кто здесь? – спросил он.
– Наконец-то. Я уже начал думать, что ты никогда не прекратишь свой рев.
Питер попробовал выглянуть за прутья решетки, но ничего не получилось.
– Ты слышал, как я плакал?
– Сопляк, – сказал голос. – Пора уже повзрослеть.
– Ты кто?
– Можешь называть меня Хищником, как все.
Питер сглотнул.
– Что ты сделал?
– Ничего из того, в чем меня обвиняют, – ответил Хищник. – Сколько?
– Что «сколько»?
– Сколько ждать до суда?
Питер не знал. Это был единственный вопрос, который он забыл задать Джордану, вероятно, потому, что боялся услышать ответ.
– Мой на следующей неделе, – сказал Хищник, прежде чем Питер ответил.
Металлическая дверь, к которой он прижимался виском, казалась ледяной.
– Сколько ты уже здесь? – спросил Питер.
– Десять месяцев, – ответил Хищник.
Питер представил, как это – просидеть десять месяцев в этой камере. Он подумал о том, сколько раз он пересчитывал кирпичи сколько раз писал, а охранники смотрели на это в свой маленький телевизор.
– Ты убил детей, да? Знаешь, что случается в тюрьме с теми, кто убивает детей?
Питер не ответил. Он был приблизительно одного возраста с остальными учениками в Стерлинг Хай, он ведь не пошел в начальную школу. Он ведь не сделал это без причины.
Ему не хотелось больше об этом говорить.
– Почему тебя не выпустили под залог? Хищник засмеялся.
– Потому что они думают, что я изнасиловал одну официантку, а потом зарезал ее ножом.
Неужели все в тюрьме считают себя невиновными? Все это время, лежа на койке, Питер убеждал себя, что у него нет ничего общего со всеми остальными в тюрьме округа Графтон. А оказалось, что это не так.