Девятнадцать стражей (сборник)
Шрифт:
Они съели по порции гуляша, а когда выходили, Брумик снова оглянулся на двух лучших – если верить статистике – детективов Кракова. Те яростно о чем-то спорили – то есть Гиполисюк витийствовал, а Куликовский время от времени бурчал что-то невнятное. Почувствовав, что на них смотрят, ксендз приветственно вскинул стакан, а Куликовский осклабился Брумику и подмигнул.
– Не понравился мне тот профессор, – вспомнил Брумик, когда они заново листали свои заметки. – Дурной у него взгляд.
Они сидели в отведенном для них кабинетике.
– Ученый, – фыркнул Корицкий. – Все они глядят, словно безумцы, и используют непонятные слова. Хрен там в них пользы. Пойдем-ка к нашему мастеру четвертования. Уже бы ему пора что-нибудь узнать.
Стшельбицкий, обычно гордый, словно павлин, на этот раз выглядел сбитым с толку. Сидел, упершись локтями в столешницу, на которой разложил остатки Радзишевского, и молча на них таращился.
– Поймал ты меня, пан сержант, – пробормотал. – Поймал ты меня, потому как на этот раз ничего не вижу. Никакой серы, никаких чертовых испарений. Мурашечки мои, – указал на заколдованный муравейник, рабочие которого анализировали для него следы, – словно под кипятком шустрят, но и они тоже ничего не сумели найти. Есть слюна – и только. Сейчас они ее исследуют. Я сделал слепки следов от укусов и теперь просто дурею, потому что они все одинаковые.
– Одинаковые, ага – одни меньше, другие больше! – разозлился Брумик, который надеялся, что палач даст им хоть какой-то след.
– А вы надо мной не смейтесь, комиссар. Размер у них разный, зато форма – одна. Понимаете, господа, это словно одна и та же челюсть, только разных размеров.
– То есть это не гномы-людоеды и не великан? – обрадовался Корицкий.
– Нет, – проворчал палач. – Разве что все они близнецы. Гномы-близнецы купно со своим близнецом-великаном, а к тому же еще – все людоеды. Я многое повидал, но на такой теории настаивать не стану.
– И никакой кошачьей шерсти? – выстрелил вслепую Брумик.
– Кошачьей? Полагаете, коты его порешили? Нет, никакой шерсти. Ни собачьей, ни кошачьей, волчьей или хотя бы беличьей. Лишь человеческие волосы, одинаковой формы челюсти – только разной величины. Пока мурашики мои чего-нибудь не обнаружат, отправляйтесь искать другие следы.
И они пошли. Брумик искал по приютам и госпиталям следы женщин, брошенных убитым. В некоторых заведениях его знали неплохо, поскольку он уже с месяц искал свою первую неразделенную краковскую любовь – милую соседку, что пропала вскоре после того, как стала его информаторкой.
Корицкий же отправился на обход местных карточных притонов. Начал он, впрочем, с легального казино, что находилось на первом этаже дома на Славковской улице. Богачи со всего мира фланировали там в сопровождении красавиц, увешанных драгоценностями, которые стоили побольше годового жалованья простого сержанта полиции.
В таком месте он, в своем костюме, пообтрепавшемся
Ничего странного, что двое горилл, затянутых во фраки, о каких Корицкий и мечтать не мог, увидав его, напрягли мышцы и скривили лица в гримасах, предназначенных для бродяг и бездомных собак. Корицкому они казались несколько жирноватыми, чтобы нормально выживать в кварталах похуже этого. Но здесь, с румянцем на всю щеку и с набриолиненными черными волосами, зачесанными вверх, с черточками усиков столь тонкими и ровными, что казались нарисованными – выглядели они серьезной силой. По крайней мере для непрофессионального глаза.
Сержант некоторое время прикидывал способы, с помощью которых сумел бы сделать так, что в несколько секунд два эти болвана скатились бы по красной дорожке, выстилавшей мраморную лестницу. А потом улыбнулся и махнул перед их носами бляхой.
– Это ничего не меняет, – сказали они одновременно, оба довольно глубоким баритоном – одновременно вежливо, но презрительно.
– Братья Кемпинские, да? Я о вас слышал. Вернее, о двух похожих на вас близнецах: говорят, скрывались от мобилизации из-за сифилиса, которым обзавелись, пытаясь сколотить состояние как альфонсы. Правда, и с этим были проблемы, поскольку собственные девки накидали им по ушам.
– Это было давно, – сказал один из них.
– Это ничего не меняет, – уперся второй.
– Слушайте, парни. Я могу войти туда по вашим стонущим телам – и тогда будет стыдно и вам, и вашим шефам, и их гостям. Естественно, хозяин этого благородного заведения пожалуется потом на меня, а шеф моего шефа станет лить дерьмо ведрами, и раньше или позже оно дотечет и до меня. Я не получу месячной премии или что-то в этом духе. Вот только будет ли проще от этого вам, поломанным и безработным?
– Ты такой вот самоуверенный, а?
– Здесь? Против вас? Видите ли, парни, когда ваши толстые, дрожащие жопы получали пинки от девок, я херачился с русскими, марсианами, Вечной Революцией и со всем, что выходило из адских глубин. Поэтому – да, я в себе уверен. Могу спустить вас с лестницы, но можем просто вежливо поговорить. Как предпочтете?
В любой другой день он наверняка вел бы себя по-другому. Во-первых, с ним был бы Брумик, а молодой подкомиссар обычно выказывал чрезмерное уважение к официальным полицейским процедурам. Во-вторых, существовал шанс, что и сам Корицкий, менее раздраженный совершенно неудачным пока расследованием, оказался бы Корицким более милым. Однако слишком многое нынче шло не по задумке сержанта, и он все чаще испытывал искушение отыграться на ком-нибудь из-за своего разочарования.